— Похоже, во всей армии не сыщется ни одного здоровогобрюха с крепкими кишками, — мрачно изрекла Мамушка, обливавшаяся потом уочага, готовя горький отвар из корня ежевики, который Эллин считалачудодейственным лекарством от всех желудочных заболеваний. — Сдается мне,не янки побили наших жентмунов, а просто, у наших жентмунов кишки не выдержали.Какой жентмун может сражаться, ежели у него в кишках вода?

И одного за другим она поила их всех отваром, не предваряялечения пустыми вопросами о состоянии желудка, и все, один за другим, покорно,хотя порой и кривясь, пили ее снадобье, вспоминая, быть может, другие суровыечерные лица в далеком отсюда краю и другие непреклонные черные руки с ложкойцелебного снадобья.

В такой же мере непреклонна была Мамушка и в вопросах«обчества» и неусыпно следила за тем, чтобы ни один обовшивевший солдат непереступил порога Тары. Мамушка препровождала их всех за густые заросликустарника, где предлагала им разоблачиться, снабжала куском щелочного мыла,лоханкой горячей воды, а также простынями и одеялами — прикрыть наготу, покаона будет кипятить их одежду в огромном стиральном котле. Женская половина домагорячо протестовала против такого обращения, унижающего честь солдата, но всепротесты были бесплодны. Мамушка отвечала на это, что еще большему унижениюподвергнутся они сами, если обнаружат на себе вошь.

Когда солдаты стали появляться на плантации почти ежедневно,запротестовала сама Мамушка: она не желала пускать солдат в спальни. Еепреследовал страх, что какая-нибудь шустрая вошь ускользнет от ее зоркогоглаза. Во избежание пререканий Скарлетт превратила в спальню гостиную,устланную мягким ковром. Мамушка снова подняла крик, протестуя против кощунственногообращения с ковром покойной мисс Эллин, но на сей раз Скарлетт была тверда.Где-то же солдатам надо спать! И через несколько месяцев после заключения мирана мягком ворсе ковра стали появляться потертости, а вскоре грубая основа иуток проглянули в тех местах, где прогулялись неосторожный солдатский каблукили шпора.

И у каждого солдата все жадно выспрашивали про Эшли. АСьюлин с достоинством осведомлялась о мистере Кеннеди. Но никто из солдатничего о них не слышал, да и не имел особой охоты распространяться о пропавшихбез вести. Им повезло, они уцелели, и им не хотелось думать о тех, кто покоитсяв безымянных могилах и никогда не вернется домой.

Вся семья старалась укрепить мужество Мелани после каждогопережитого ею разочарования. Нет, конечно, Эшли не умер в тюрьме. Тюремныйкапеллан обязательно написал бы им, если бы это случилось. Эшли, без сомнения,сейчас возвращается домой, но путь-то ведь далекий. Да боже ты мой, даже напоезде это несколько суток езды, а если он идет пешком, как эти солдатики?..«Почему он не пишет?» — «Но, дорогая, вы же знаете, как работает почта — черезпень колоду, как говорится, хотя железнодорожное сообщение ивосстановилось». — «А что, если.., что, если он умер на пути домой?» — «Нопослушайте, Мелли, какая-нибудь женщина, пусть даже янки, непременно известилабы нас об этом…» — «Какая-нибудь янки? Хм…» — «Ах, Мелли, порядочные женщиныесть и там. Да, да, есть! Господь бог не мог населить целую страну такимилюдьми, среди которых не было бы ни единой порядочной женщины! Скарлетт, тыпомнишь, как мы встретили однажды в Саратоге очень славную женщину-янки?Расскажи про нее Мелани».

— Славную? Как бы не так! — сказалаСкарлетт. — Эта янки спросила меня, сколько гончих собак мы держим, чтобытравить ими наших негров. Я согласна с Мелли. Я еще не встречала ни одногославного янки — ни женщины, ни мужчины. Но ты не плачь, Мелли. Эшли вернется.Путь-то далекий, а ведь может.., может, у него нет сапог. И тут, вообразив себебосоногого Эшли, Скарлетт чуть не расплакалась сама. Другие солдаты моглиприковылять домой, обернув ноги тряпьем — обрывками ковра или мешковиной, нотолько не Эшли. Он должен был возвратиться домой, гарцуя на коне, в красивоммундире и сверкающих сапогах, с пером на шляпе. Думать, что Эшли может бытьнизведен до такого же унизительного состояния, как эти солдаты, было невыносимодля Скарлетт.

Как-то в июле, в послеполуденный час все обитатели Тары вполном составе собрались на заднем крыльце дома, с интересом наблюдая, как Поркразрезает первую поспевшую в огороде дыню, и! тут до слуха их долетел стуккопыт по гравию подъездной аллеи. Присси лениво поплелась к переднему крыльцу,в то время как остальные принялись горячо обсуждать, спрятать ли дыню илиподать ее на ужин, если окажется, что подъехал какой-нибудь солдат.

Мелли и Кэррин говорили шепотом, что надо угостить солдата,а Скарлетт, нашедшая поддержку в лице Сьюлин и Мамушки, шипела на ухо Порку,чтобы он поживее спрятал дыню.

— Не глупите, девочки! Нам самим-то едва достанется покусочку, а если там два-три голодных солдата, то не видать нам этой дыни каксвоих ушей, — говорила Скарлетт.

Порк стоял с дыней в руках, не зная, к какому же они в концеконцов придут решению, и тут все услышали возгласы Присси:

— Батюшки светы! Мисс Скарлетт! Мисс Мелли! Идите сюдаскорей!

— Кто там? — воскликнула Скарлетт и, вскочив соступенек, бросилась через холл. Мелани бежала за ней по пятам, остальныеспешили следом.

«Эшли! — пронеслось у Скарлетт в голове. — Или,быть может…» — Это дядюшка Питер! Дядюшка Питер от мисс Питти!.. Все выбежалина крыльцо, и глазам их предстала высокая фигура старого седовласого тиранатетушки Питти, слезавшего с тонкохвостой клячи, покрытой вместо седла кускомодеяла. На широком черном лице привычное выражение спокойного достоинства небез борьбы уступало место восторгу от встречи со старыми друзьями, вследствиечего лоб дядюшки Питера прорезали строгие морщины, — а рот расплывался вулыбке, как пасть старой беззубой гончей.

Все — и белые, и черные — сбежали по ступенькам емунавстречу, все жали ему руки и засыпали вопросами, но голос Мелани прозвучалотчетливее других:

— Тетушка не заболела, нет?

— Нет, мэм. Она держится, храни ее господь, —отвечал дядюшка Питер, бросая такой суровый взгляд сначала на Мелани, затем наСкарлетт, что они сразу почувствовали себя провинившимися, хотя еще не отдавалисебе отчета — в чем. — Она держится, но она шибко в обиде на вас, молодыемисс, и если уж говорить напрямки, так и я тоже!

— Почему, дядюшка Питер? Что мы такое…

— Да уж не прикидывайтесь, будто не знаете! Мало, чтоли, писала она вам? Писала и писала, просила приехать. Я ж тоже не слепой —видал, как она получит ваше письмо и сидит, слезами обливается. У вас, значит,столько много делов на этой старой ферме, что вам нипочем нельзя воротитьсядомой?

— Но, дядюшка Питер…

— И как это вас угораздило оставить мисс Питтиодну-одинешеньку, когда она страх как всего боится? Вы же не хуже моего знаете— мисс Питти отродясь не живала одна, а уж нынче, как воротилась из Мейкона,так день и ночь трясется и трясется от страха. И мне велено сказать вамнапрямки: я, дескать, в толк не возьму, как могли они этак покинуть меня в часмоих великих испытаний.