– Унижаю? Ты же сам сказал, что приходишь и берешь. То,что считаешь брать вправе.

– Но разве я не вправе за все, что я…

Она прервала с оскорбительной холодностью:

– Возможно, ты вправе был взять обратно меч.Возможно!.. Меч хранит молчание, а молчание можно истолковать и в свою Пользу.Я все сказала, Придон.

Она закрыла глаза, ее тело вытянулось на ложе, она раскинуларуки и даже слегка раздвинула ноги. На ее бледном лице проскользнула гримаскаотвращения.

Он вскочил, ярость и бешенство сшиблись в груди, и в то жевремя чувство вины обожгло сердце.

– Я все равно, – прохрипел он обугленнымртом, – все равно… не откажусь от тебя, Итания!.. Ничто не могло менязаставить отказаться раньше, не заставишь и теперь.

Она смолчала, только шире раздвинула ноги, взгляд ее былустремлен в потолок.

Он захрипел, в глазах потемнело от гнева. Метнулась наискосьдверь, перепуганные глаза служанок, затем холодный воздух зашипел на егораскаленной коже, льдинки звезд смотрели сочувствующе, но молчали.

* * *

День проходил за днем, он горел на медленном огне. Итания неразговаривала с ним, на все вопросы отвечала коротко и односложно. Иногда онзамечал, что веки ее припухли, а глаза покраснели, но всякий раз холодновстречал неуклюжие попытки просто разговорить ее, расспросить. И в то же времяпостоянно помнил, что было же мгновение, когда ледяная корка вокруг ее сердцарастаяла, когда ее руки обвились вокруг его шеи, когда ее губы вдруг изкаменных и холодных стали мягкими, горячими и в самом деле ответили ему напоцелуй!

И хотя это было всего лишь мгновение, но он помнил, всевремя помнил, в этом была его надежда, спасение и его страх, ибо слабую искоркуможно как раздуть, так и загасить. И потому лишь смотрел на нее робко иумоляюще, а вспышки гнева старался подавить в самом зародыше. В конце концов, онлишь осуществил свое право по отношению к женщине. Тем более к той, которая ибыла для него предназначена.

В очередной раз, озлившись и потеряв терпение, он заставилсебя выйти из дворца. Яркий свет ослепил, но Аснерд тут же запряг в работу,пришлось целыми днями метаться по городу, улаживать конфликты, однако ночами оннесся со всех ног во дворец, как вихрь проносился наверх к ее покоям, а там,уже в виду дверей в ее покои, передвигался на цыпочках.

Однажды ему почудилось, что она смеется, потихоньку открылдверь, Итания разговаривала с молоденькой служанкой. При его появлении служанкабезумно испугалась, а лицо Итании стало холодным и неприятным.

– Что изволит мой господин? – спросила она ипоклонилась, словно они обе были его служанками.

Кровь бросилась ему в лицо. Он задышал шумно, шагнул, еще незная, то ли переломит ее пополам, чтобы закончились его муки, то ли схватит вобъятия и вопьется в ее нежные губы жадным поцелуем…

Она стояла спокойно, полная достоинства. Он остановился, аего рука, что уже коснулась ее плеча, бессильно упала. Если посмотреть состороны, то именно куявка сохранила лицо, а он, гордый артанин, его теряет. Наглазах служанки и, хуже того, в собственных глазах.

– Ничего, – прохрипел он, – ничего, ты вседелаешь… правильно. Я заслужил то, что получаю.

Он резко повернулся и почти выбежал. Кровь грохотала вчерепе, пальцы дергались, он уже чувствовал в них ее мягкое податливое тело. Вмозгу проскакивали горячечные картинки, где он не то бьет ее так, что на стенеостается только красное пятно, не то падает на колени и вымаливает прощение… авот еще скачет на горячем коне, а она у него в руках, обхватила тонкими рукамии прижалась, прячет лицо от ветра у него на груди…

Снова ушел в Малый зал Тулея, выхватил топор и вонзил вроскошную столешницу. Лезвие вошло легко, мягко, хотя он слыхивал, что этодерево по крепости не уступает граниту.

– Я артанин, – сказал он вслух. Прислушался ксвоим словам, повторил: – Артанин… Но как должен поступить артанин?

Сел, но усидеть не мог, вскочил, забегал от стены до стены.Если попадалась какая мебель, отшвыривал с такой силой, что разлеталась в щепы.

Наконец снова сел, как учил Вяземайт, поставил локти настол, глаза неотрывно на лезвие, что погрузилось в дерево почти наполовину.

Так сидел до темноты, вспоминал, говорил мысленно, спорил,доказывал, объяснялся, оправдывался, снова объяснял, почему так, а непо-другому. Воздух в зале затхлый, благовония пахнут тиной, если честно, а всеэти ароматные масла – все равно что козий помет, но жены беров никогда козне видели и помета не нюхали, так что им все сойдет, лишь бы запросили за этимасла подороже…

Сперва он видел только часть своего лица, чаще всего нос илиподбородок, потом стали появляться отец, дядя Горицвет, дедушка и старые воины,которых он застал, будучи мальцом. Они смотрели на него благожелательно, ноПридон не обольщался, спрашивал, что он сделал правильно, а что нет,выслушивал…

Он слышал, как тихонько приоткрылась дверь. Не оглянулся, втусклом лезвии появилась тонкая фигурка, в груди сразу заныло, и вспомнилнекстати шуточку Аснерда, что любовь – это зубная боль в сердце.

Тихие шаги остановились за спиной. Он сцепил зубы, заставилсебя смотреть в металл, не оборачиваться, не вздрогнуть, если вдруг его плечакоснутся ее нежные трепетные пальцы.

– Страж сказал, что ты говоришь… с предками.

– Да, – ответил он, не оборачиваясь. – И ещея велел никого не пускать.

Он сам удивился, что посмел ответить так, ведь только чтоготов был упасть перед ней и ползать на брюхе, но что-то в нем прищемило емуязык и ответило за него.

Отражение в лезвии топора не сдвинулось, Итания минуткупомолчала, тоже удивленная, потом в ее голосе послышался смешок:

– Кто посмеет?.. Но перед тобой топор!

– К тому же в середине стола, – ответил он сиронией. – Дорогого, из редких пород дерева! Купленного в заморскихстранах за золото, драгоценные камни и рабов…

Не дождавшись, когда Придон повернется, она зашла сбоку.Лицо ее было серьезным, глаза вопрошающими.

– Что случилось?.. Почему топор?

– Потому, – сказал он, – что топор не лжет.Меч может солгать, доспехи предать, но не топор. Именно он достался Артании,когда из вирия были сброшены небесные дары людям. И пока топор в моей руке… илиперед глазами…

Он умолк, взгляд ушел в металл, как стрела уходит в зеленуюлиству. Итания ощутила, что он видит нечто далекое, что не дано узреть нипростым людям, ни даже тем, кто всю жизнь учился мудрости.

Она сдвинулась еще, села на угол стола, не доставая ногамипола, чуть изогнулась, чтобы опереться рукой о столешницу, сквозь тонкую тканьпроступили округлые колени. Из окна падал солнечный луч, блестела щека,чистейшим золотом отливали густые крупнолоконные волосы, конец толстой косылежал на столешнице, между тугими прядями вилась пламенным ручейком краснаялента.