Он откликнулся на меня, как на преемника. Я развернул полузнакомое меню, забил в строке поиска уджат, и метка геолокации шлепнулась на крайний запад Испании.

– Так в Валенсии, – спросил я, поглядев за окна, – говорят на каталонском?

Стефан поднял голову, заметил атлас.

– Где уджат? – спросил у Алисы. – Его линза.

– Здесь, – пробормотала она, держась за голову. – Я завернула ее в фантик. Почти, как ты просил.

– Я просил ее не трогать. Где конкретнее?

Алиса сгримасничала.

– Не душни, а? Где-то тут… Мне было не до этого, уж извини.

Я отвернулся, увеличил на атласе масштаб. Область поиска обещала игольчато-сенный квест, но я все равно испытал странное, похожее на радость чувство. Я прислушался и понял, что это облегчение. Я чертовски сильно отвык от него.

– Когда Ольга станет Минотавром, – раздалось за спиной через пару минут, – пусть попросит Дедала. Он найдет, когда вы пришлете его за атласом.

Я обернулся. Алиса висела на Стефане почти без сознания, все в том же Владовом, залитом кровью кашемире. Уловив мое присутствие, она приоткрыла глаза до знакомого хищнического прищура:

– С чего малой за нас?

– Это временно.

Алиса усмехнулась, но мутно, уплывая:

– Ты всегда умел убеждать.

Он дернул плечом. Она встрепенулась.

– Будь со мной. Пошли. Нет.

Последнее было адресовано мне. Я подобрался.

– Нам не нужна помощь, – пояснил Стефан моим мыслям. – Благодарю.

С той же интонацией он недавно угрожал всем моей смертью.

Он повел Алису к двери посреди шкафов, за которую в прошлой жизни уходил с ведром, полным размокшей золы. Окунувшись следом в архивные сумерки, я так и не понял, куда конкретно. Здесь были только полки. Полки, полки, полки, в разреженном свете умирающих ламп. Мы шли долго. Алиса тяжелела. Стефан с трудом тащил ее на почти пятидесяти килограммах чужого тела, но я думал только о шкафах.

Наконец впереди показалась дверь. Провернув ручку, он толкнулся в нее свободным плечом, и мы вернулись в осень. Это был какой-то незнакомый двор с детской площадкой, утопающей в тумане по колено, как от сухого льда. Обернувшись, я увидел самый обычный подъезд в отреставрированной блочной пятиэтажке.

У шлагбаума во двор стоял непроглядно-черный минивэн. На его крыше по-горгульи сидела ника. Стефан направился к нему, и, когда до минивэна оставалось десять шагов – я впервые видел настолько тонированную машину, – открылась водительская дверь.

Я застыл.

– Так долго! – воскликнула Русалка. – Я было изверилась, когда пошли вторые сутки.

Я отказывался видеть то, что видел. Как фея вылезла из минивэна в рассыпающемся на полосы темно-красном плаще, как откатила перед Стефаном – Стефаном! Не Хольдом! – дверь в салон.

– Лекарства? – Он ссадил Алису на ступеньку.

– Немного в сумке, – Русалка кивнула на ряды кресел. – Но бо́льшая часть на месте. Все по плану?

Он, кажется, кивнул. Тогда-то она и заметила меня, через шлагбаум, и улыбнулась, смакуя узнавание:

– Лучиночка…

Меня продрало. Знакомым словом. Чужой интонацией, встроившейся в голос Русалки, как вирус.

– Что ж ты при встрече не поведал, что ты с нами? – насмешливо протянула она.

У меня перед глазами сошлись две картинки. Два существа, минуя расстояние, стык в стык. Твое имя, сказала Ариадна в доме на озере. Мое имя, ответила свирепая бронзовая женщина, заточенная в нем. Если ты будешь знать мое имя, лучиночка, то сможешь позвать меня, везде, где захочешь…

Я перевел ошарашенный взгляд на Стефана, увидел спину и снова, против воли, посмотрел на Русалку. Я вспомнил клуб, тревожное дежавю, которое она во мне вызывала. А еще – звонок Фица: никто не знает, где Русалка сейчас. Если бы по образу Нимау вырезали идола, как в древности, это был бы он. То есть – она.

То есть.

– Так это вы, – выдохнул я. – Когда феи исчезают… или ведут себя странно… а потом ничего не помнят… Это вы.

– Я, – согласилась Нимау. – Все они – это я.

Стефан звучно развел молнию на спортивной сумке.

– На переднее, – бросил он, очевидно, мне, но и ей потом тоже. – Заводись.

Нимау похлопала ладонью по крыше минивэна.

– Отзови. Иначе не сдвинемся.

Он не отвлекся от звенящих в сумке ампул. Но ника ожила, грузно сползла по багажнику и, не выпрямляясь, поволоклась во двор, как большая старая ящерица.

Стефан вытащил из сумки шприц.

– Знаешь, почему я вижу, что это ты?.. – пробормотала Алиса с закрытыми глазами. – Ты красивее, чем она…

Нимау хмыкнула и вернулась в машину. Мне тоже не осталось ничего, как обойти минивэн, забраться на пассажирское сидение и с полминуты молча пялиться перед собой.

– Точно, – протянула Нимау, расчищая приборную панель от сплющенных банок газировки. – Вы знакомы.

– Как это возможно? – не выдержал я. – Вы не синтроп! Вы не можете быть в нескольких местах одновременно!

– Верно, – согласилась Нимау. – Я только здесь.

– Но… – я споткнулся о ее снисходительную усмешку. – Как долго? И часто? А Хольд? Он знал о том, что она… Что это бываете вы?

– Лучиночка… Право дело. Весь смысл был в том, чтобы Хольд не знал, что это бываю я.

И меня осенило. Он же рассказывал Русалке все – вообще все. Об «Эгиде» и ссоре с Обержином. О перевозке в пятницу, о том, что собирался бежать. Иступленный, я метнулся взглядом к зеркалу заднего вида. Стефан отпаивал Алису водой из бутылки.

– Да, тело выбрал он, – Нимау поглядела туда же. – Тьма его сердца звала меня, когда это было необходимо. Он знал о близости и секретах этих двоих, о том, что они давно на обратной стороне системы. Враги друг друга не предают.

Я ошарашенно глядел в салон. Как хорошо, что Хольда больше с нами не было. Он не пережил бы этой своей роли.

– Но она – не вы, – выдохнул я. – Никто не вы. У них свои личности. Разные, настоящие… Свои жизни.

– Это мои жизни, – ожесточилась Нимау. – Моя генетическая летопись, мои кровные спирали. И покуда они не соберутся в тело, которое вместит меня навсегда, я проживу каждую из них. Все до единой.

Я упрямо мотнул головой:

– Кто вы, черт подери? Троица?!

Она застыла. С огромным усилием подобралась и отвернулась, раздраженная невозможностью скрыть это:

– Нет. Троицы мертвы. Или что похуже.

Ника за ее окном лежала в клумбе выброшенным на берег китом.

– Вы говорите об этом не как остальные…

– Без панциря раболепного ужаса, сквозь который даже радость звучит, как мышиный писк?

– Ну… Да. Что-то вроде.

Нимау фыркнула.

– Ваши мифы стали такими мелководными, потому что мы обеднели кровью и духом. Прибрежные мальки держат мир в клещах скудного рацио, но при троицах все было иначе. Ничто не имело границ. Ни небесные сферы, ни законы тяготения, тем паче, тела. При них никто не знал слова «невозможно». Никто не спрашивал бы, кто я.

Дверь салона резко захлопнулась. Мы замолчали, поглядев на Стефана в зеркале заднего вида.

– Машина, – обронил он. – Почему-то не заведена.

Нимау клацнула зубами и потянулась к зажиганию. Стефан назвал адрес, которого я не знал – адрес места, о котором знали мы оба.

– И, если