– Мне сегодня ужасно как нужно поспеть вовремя к брату, –пролепетал было Алеша.

– Именно, именно! Вы мне все напомнили! Послушайте, чтотакое аффект?

– Какой аффект? – удивился Алеша.

– Судебный аффект. Такой аффект, за который все прощают. Чтобы вы ни сделали – вас сейчас простят.

– Да вы про что это?

– А вот про что: эта Катя… Ах, это милое, милое существо,только я никак не знаю, в кого она влюблена. Недавно сидела у меня, и я ничегоне могла выпытать. Тем более что сама начинает со мною теперь так поверхностно,одним словом, все об моем здоровье и ничего больше, и даже такой тон принимает,а я и сказала себе: ну и пусть, ну и Бог с вами… Ах да, ну так вот этот аффект:этот доктор и приехал. Вы знаете, что приехал доктор? Ну как вам не знать,который узнает сумасшедших, вы же и выписали, то есть не вы, а Катя. Все Катя!Ну так видите: сидит человек совсем не сумасшедший, только вдруг у него аффект.Он и помнит себя и знает, что делает, а между тем он в аффекте. Ну так вот и сДмитрием Федоровичем, наверно, был аффект. Это как новые суды открыли, таксейчас и узнали про аффект. Это благодеяние новых судов. Доктор этот был ирасспрашивает меня про тот вечер, ну про золотые прииски: каков, дескать, онтогда был? Как же не в аффекте – пришел и кричит: денег, денег, три тысячи,давайте три тысячи, а потом пошел и вдруг убил. Не хочу, говорит, не хочуубивать, и вдруг убил. Вот за это-то самое его и простят, что противился, аубил.

– Да ведь он же не убил, – немного резко прервал Алеша.Беспокойство и нетерпение одолевали его все больше и больше.

– Знаю, это убил тот старик Григорий…

– Как Григорий? – вскричал Алеша.

– Он, он, это Григорий. Дмитрий Федорович как ударил его,так он лежал, а потом встал, видит, дверь отворена, пошел и убил ФедораПавловича.

– Да зачем, зачем?

– А получил аффект. Как Дмитрий Федорович ударил его поголове, он очнулся и получил аффект, пошел и убил. А что он говорит сам, что неубил, так этого он, может, и не помнит. Только видите ли: лучше, гораздо лучшебудет, если Дмитрий Федорович убил. Да это так и было, хоть я и говорю, чтоГригорий, но это наверно Дмитрий Федорович, и это гораздо, гораздо лучше! Ах,не потому лучше, что сын отца убил, я не хвалю, дети, напротив, должны почитатьродителей, а только все-таки лучше, если это он, потому что вам тогда и плакатьнечего, так как он убил, себя не помня или, лучше сказать, все помня, но незная, как это с ним сделалось. Нет, пусть они его простят; это так гуманно, ичтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не знала, а говорят, это ужедавно, и как я вчера узнала, то меня это так поразило, что я тотчас же хотелаза вами послать; и потом, коли его простят, то прямо его из суда ко мнеобедать, а я созову знакомых, и мы выпьем за новые суды. Я не думаю, чтоб онбыл опасен, притом я позову очень много гостей, так что его можно всегдавывести, если он что-нибудь, а потом он может где-нибудь в другом городе бытьмировым судьей или чем-нибудь, потому что те, которые сами перенесли несчастие,всех лучше судят. А главное, кто ж теперь не в аффекте, вы, я – все в аффекте,и сколько примеров: сидит человек, поет романс, вдруг ему что-нибудь непонравилось, взял пистолет и убил кого попало, а затем ему все прощают. Я этонедавно читала, и все доктора подтвердили. Доктора теперь подтверждают, всеподтверждают. Помилуйте, у меня Lise в аффекте, я еще вчера от нее плакала,третьего дня плакала, а сегодня и догадалась, что это у ней просто аффект. Ох,Lise меня так огорчает! Я думаю, она совсем помешалась. Зачем она вас позвала?Она вас позвала, или вы сами к ней пришли?

– Да, она звала, и я пойду сейчас к ней, – встал былорешительно Алеша.

– Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может быть,самое главное, – вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. – Бог видит, чтоя вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от материпозвала. Но Ивану Федоровичу, вашему брату, простите меня, я не могу доверитьдочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарскогомолодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и незнала.

– Как? Что? Когда? – ужасно удивился Алеша. Он уж не садилсяи слушал стоя.

– Я вам расскажу, я для этого-то, может быть, вас и позвала,потому что я уж и не знаю, для чего вас позвала. Вот что: Иван Федорович был уменя всего два раза по возвращении своем из Москвы, первый раз пришел какзнакомый сделать визит, а в другой раз, это уже недавно, Катя у меня сидела, они зашел, узнав, что она у меня. Я, разумеется, и не претендовала на его частыевизиты, зная, сколько у него теперь и без того хлопот, – vous comprenez, cetteaffaire et la mort terrible de votre papa,[32] – только вдруг узнаю, что он былопять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть тому, пришел, просиделпять минут и ушел. А узнала я про это целых три дня спустя от Глафиры, так чтоэто меня вдруг фрапировало. Тотчас призываю Lise, а она смеется: он, дескать,думал, что вы спите, и зашел ко мне спросить о вашем здоровье. Конечно, оно таки было. Только Lise, Lise, о Боже, как она меня огорчает! Вообразите, вдруг сней в одну ночь – это четыре дня тому, сейчас после того, как вы в последнийраз были и ушли, – вдруг с ней ночью припадок, крик, визг, истерика! Отчего уменя никогда не бывает истерики? Затем на другой день припадок, а потом и натретий день, и вчера, и вот вчера этот аффект. А она мне вдруг кричит: «Яненавижу Ивана Федоровича, я требую, чтобы вы его не принимали, чтобы вы емуотказали от дома!» Я обомлела при такой неожиданности и возражаю ей: с какой жестати буду я отказывать такому достойному молодому человеку и притом с такимипознаниями и с таким несчастьем, потому что все-таки все эти истории – ведь этонесчастье, а не счастие, не правда ли? Она вдруг расхохоталась над моимисловами и так, знаете, оскорбительно. Ну я рада, думаю, что рассмешила ее, иприпадки теперь пройдут, тем более что я сама хотела отказать Ивану Федоровичу застранные визиты без моего согласия и потребовать объяснения. Только вдругсегодня утром Лиза проснулась и рассердилась на Юлию и, представьте, ударила еерукой по лицу. Но ведь это монструозно, я с моими девушками на вы. И вдруг чрезчас она обнимает и целует у Юлии ноги. Ко мне же прислала сказать, что непридет ко мне вовсе и впредь никогда не хочет ходить, а когда я сама к нейпотащилась, то бросилась меня целовать и плакать и, целуя, так и выпихнула вон,ни слова не говоря, так что я так ничего и не узнала. Теперь, милый АлексейФедорович, на вас все мои надежды, и, конечно, судьба всей моей жизни в вашихруках. Я вас просто прошу пойти к Lise, разузнать у ней все, как вы только одинумеете это сделать, и прийти рассказать мне, – мне, матери, потому что, выпонимаете, я умру, я просто умру, если все это будет продолжаться, или убегу издома. Я больше не могу, у меня есть терпение, но я могу его лишиться, и тогда…и тогда будут ужасы. Ах, Боже мой, наконец-то Петр Ильич! – вскрикнула, всявдруг просияв, госпожа Хохлакова, завидя входящего Петра Ильича Перхотина. –Опоздали, опоздали! Ну что, садитесь, говорите, решайте судьбу, ну что ж этотадвокат? Куда же вы, Алексей Федорович?