Дрожа с головы до ног, я стоял, прижавшись к каменному парапету.Царапины на лице давно зажили, но на руках осталась засохшая кровь.

Едва Мариус показался на террасе, я принялся просить у негопрощения.

– Прости меня, прости за то, что я посмел такпоступить, – молил я. – Я и сам не знаю, почему я это сделал. Мне неследовало… прости… Клянусь, Мариус, мне очень жаль. Никогда больше я не сделаюничего против твоей воли!

Сложив на груди руки и пылая от ярости, он смотрел прямо наменя.

– Ты помнишь, Лестат, что я говорил тебе прошлойночью? – спросил он. – Ты поистине дьявольское отродье!

– Прости меня, Мариус! Пожалуйста, прости меня! Я недумал, что произойдет что-либо подобное. Я был уверен, что ничего не случится…

Он жестом приказал мне успокоиться и следовать за ним вниз,на скалы, потом скользнул через парапет и пошел первым. Я направился следом,ощущая смутный восторг от той легкости, с которой мы двигались. Однако я еще ненастолько пришел в себя, чтобы думать о такого рода вещах. Я по-прежнему ощущалее неуловимое присутствие, чувствовал ее аромат, хотя сама по себе Акаша неимела запаха, – разве что аромат цветов и благовоний, наполнявшийсвятилище, мог каким-то образом впитаться в ее упругую белую кожу. Какойхрупкой казалась мне она, несмотря на всю ее твердость и холодность.

По скользким камням мы спустились до покрытого светлымпеском берега. Мы молча шли рядом, вглядываясь в открытое пространство моря забелыми шапками пены на гребнях волн, разбивающихся о прибрежные скалы илинакатывающихся на плоский песчаный пляж. В ушах у меня свистел ветер, и менявновь охватило чувство одиночества, которое я всегда испытывал в подобныхситуациях, – рев ветра заглушает не только все окружающие звуки, но всенаши ощущения.

Я постепенно успокаивался и в то же время все большевозбуждался, чувствовал себя все более несчастным.

Мариус обнял меня точно так же, как это делала Габриэль, именя совершенно не интересовало, куда мы направляемся, а потому я был оченьудивлен, когда увидел перед собой небольшую бухту, в которой покачивалась наякоре лодка с одной парой весел.

Мы остановились, и я вновь стал просить Мариуса проститьменя.

– Мне действительно очень жаль, что все так получилось!Клянусь тебе! Я не верил…

– Только не говори мне, что ты жалеешь, – спокойноответил Мариус. – На самом деле теперь, когда ты чувствуешь себя вбезопасности, а не валяешься, как раздавленная яичная скорлупа, на полусвятилища, ты ни капельки не жалеешь о случившемся.

– Но ведь дело совсем не в этом, – ответил я и разрыдался.

Достав носовой платок – непременную принадлежностьджентльмена восемнадцатого века, – я вытер кровь с лица. Меня по-прежнемуне покидало ощущение ее объятий, вкуса ее крови. Я заново переживал всепроисшедшее. Если бы Мариус не появился так вовремя…

– Но что все-таки произошло, Мариус? Что ты увидел?

– Мне очень хотелось бы оказаться там, где он не сможетнас услышать, – устало ответил он. – Сейчас просто безумие говоритьили думать о том, что может возбудить его еще больше. Я должен подождать и позволитьему впасть в прежнее состояние.

Он повернулся ко мне спиной, кипя от ярости.

Но разве мог я заставить себя не думать об этом? Как бы мнехотелось выбросить из головы все мысли! Но они так же, как и ее кровь, сталинеотъемлемой частью моего существа. Внутри ее холодного тела был по-прежнемузаключен разум, у нее сохранился аппетит, и ее пылающая душа горячими волнамиразливалась сейчас по моим венам. Я не сомневался, что именно Энкил мертвойхваткой сдерживает ее. Я возненавидел его! Возжаждал уничтожить его! В головумне одна за другой приходили самые безумные идеи, я строил невероятные планыотносительно того, каким образом можно убить его, не подвергая опасности нас исохранив Акашу.

Однако мечты мои не имели никакого смысла. Ведь сначаладемоны проникли в его тело… А что, если все произошло совсем не так?..

– Мальчишка! И думать об этом не смей! – вспылилМариус.

Я опять заплакал. Я ощущал прикосновение ее губ к своей шее,а на моих губах оставался вкус ее крови. Я взглянул на разбросанные по ночномунебу звезды, и в эти минуты даже они, грандиозные и вечные в своем величии,показались мне бессмысленными и заключающими в себе угрозу. Я едва сдерживался,чтобы не закричать, комок подступил к горлу.

Воздействие ее крови постепенно уменьшалось. Прояснившеесязрение вновь затуманилось, я снова ощущал свое тело. Наверное, я в чем-то сталсильнее, но волшебство и магия исчезли.

– Что с тобой, Мариус? – стараясь перекричать войветра, окликнул я. – Не сердись на меня! Не бросай меня! Я не могу…

– Тс-с-с, Лестат, – сказал он, вернувшись и беряменя за руку, – пусть тебя не беспокоит мой гнев. Он не имеет к тебеникакого отношения. Дай мне немного времени, чтобы прийти в себя.

– Только скажи мне, ты видел, что произошло между нами?

Он какое-то время смотрел на море, где на фоне совершенночерной воды белели пенные гребни.

– Да, видел, – наконец ответил он.

– Я взял скрипку и хотел поиграть на ней для них. Я недумал…

– Да, конечно, я понимаю…

– Я не думал, что музыка так на них подействует,особенно такая музыка, столь странная и чужая для них… ты же знаешь, какскрипка…

– Да, я понимаю…

– Мариус, она… она дала мне… и она взяла…

– Знаю.

– А он держит ее там! Она его пленница!

– Лестат, умоляю… – Он улыбнулся, и улыбка егобыла усталой и печальной.

– Запри его в темницу, Мариус, так же как это сделалиони! И освободи ее!

– Ты бредишь, мой мальчик, ты просто бредишь.

Он повернулся и пошел прочь, жестом приказав мне оставитьего в покое. Он спустился к самому морю и ходил взад и вперед по песчаному пляжу,не обращая внимания на лижущие его ноги волны.

Я вновь попытался взять себя в руки. Мне казалось, что,кроме этого острова, я вообще нигде и никогда не был, казалось нереальным, чтогде-то существует мир смертных и что невероятная трагедия Тех, Кого СледуетОберегать, и исходящая от них угроза неведомы никому по ту сторону этих мокрых,блестящих скал.

Наконец Мариус снова подошел ко мне.