Тем не менее решила выйти. Пошли к Нине Соломоновне Верхоланцевой (Алене надо что-то по поводу памятной композиции на цветочной выставке, посвященной Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу). Нина Солом. спала — не стали тревожить. Зашли в гастроном за коробочными селедками, о существовании которых сообщила встреченная И. Болотина. После толчеи и бестолковщины «оторвали» 2 коробки. Тут же встретили Ольгу Александровну (Иннину), пахнувшую на нас многим, многим родным, кровным, утраченным. Мало изменилась и говорит, что и Жорж поправился, слава Богу… Хотели навестить Пигулевских, но у них в саду целая орава молодежи. Не пошли. Зато напротив обнаружили поливающего огород Всеволода Ивановича Павлова (с которым были у Синёвых). Пришлось зайти. Вышла Анна Павловна с чашкой ягод, которые она обрабатывает на зиму. Позвали дом посмотреть: уютно, любовно, хоть небогато и не показушно, зато удобно и мило; очень уютный, укутный, в старых кленах, в сирени, в жасмине участок.

Внезапное явление Пигулевского; вслед за ним — и Зои Ивановны. Ну, тут появились и рюмочки, и водка, и коньяк, и ветчина. Зоя Ив. и Алена, конечно, воспротивились, — и мы ограничились водочкой. Люди милые, чистые, приязненные… И у всех сходные вкусы и стремления. Хорошо беседовали, долго сидели. Уже по сумеркам пришли домой около 10-ти часов. На «главном» крыльце — фигура Т.М., а в травке — сумерничающий Тиша. <…>

20 августа.

Пятница. Ночью ливень. Утром бурный ветер, быстрые облака с севера, частая смена света, тени. Холодно. 10.30 Алеша — к старичкам. Я — за писанину.

В ожидании Али сидел на лужайке у времяночки. (Стась возился с водой у тазов на песочке.) Затем просмотрел газеты. Звонила Аля: просила не волноваться, она у Синёвых насчет машины. Когда приехала, уложила меня дремать на веранде, сама села заниматься. Занималась до обеда. Я же долго не продремал, пошел «обходить» участок. Долго сидел на березовом Кисанином пеньке против окошка, в котором виднелась Алена и серебрился кончик ее флейты. Сидел и впитывал: сосны в ветре; облако в синеве; травы, розы и валун в лучах солнца. (Потянуло туда, где не удалось побывать нынче: на Тихое озеро, в Горки, в березовые кварталы…)

В 5 часов — к Лидии Александровне. Ириша, сама Л.А., Наташа с Андрейкой, еще дама с мужем (альтистка из Мариинского театра) сидели под навесом дровяного сарая — единственном месте, где пригревало невысокое осеннее солнце и куда не залетал ледяной, порывистый ветер. Сидели долго, пока не ушло солнышко. Я следил по вершинам берез, как постепенно стихает ветер: сначала листва сильно, звонко шумела, березы гнулись, качались. Под конец вершины их только слегка клонились и листва спокойно струилась, поблескивая в синеве неба. С грустью и теплом простились с Лидией Александровной… скоро опять всех разнесет «необходимость».

Гликманов не застали: в городе. Немного посидели у Веры Евгеньевны в неустроенности, неприкаянности, неуюте и холоде. Алешка — вылитая помесь убитого Кеннеди и Светланова. Пес истеричный, добрый и глупый.

На море, густо-синем и холодном, шумят пенные тревожные волны, похожие на пляшущие по воде мелкие льдины. Берег Силламяэ тонет во мгле, и горы кажутся застывшими массами гигантских валов. Небо светлое, чистое, ледяное. Только по горизонту лежат цепочки тучек, подернутых сизыми тенями.

Вышли на море от Межколхозного санатория и, подгоняемые ветром, по пляжу дошли до «Мереранны». Там поднялись в парк; у Алены была галлюцинация: показалось ей, что мы в Бонне. <…> Домой — нижним парком, мимо маяка, мимо таинственного, любимого нами обоими, «покинутого» красного домика, мимо развороченного «строительством» (?!) угла покойных Скипиных и по Горной, Вилъде и — домой.

Увы, перед сном опять обоюдная вспышка из-за издевательского <…> наплевизма Т.М. (Тепло: топлена плита.)

21 августа.

Суббота. Оба плохо спали. Утром разговор о вариантах переезда в город. После завтрака поспал. Сквозь сон слышал, как «курлыкали» бабкины индюшки, изгонявшие Тихона со своей территории. На улице — холодюга, северный ветер. Тяжелые тучи с серым подбоем. Пушистая синь между ними. Я — записал «дни». Алена попыталась посидеть на сосновой горке, но замерзла. Сейчас устроилась на веранде (12 час. 15 мин.), заклеивает прорешки на кожаной курточке, после чего укутала меня на своей постели потеплее, а сама поехала к Нине Соломоновне, Болотину и Наденьке Синёвой (насчет машины в Ленинград). После обеда Алеша долго спала. Я же — немного, потом сел на свой диван и стал читать по порядку «Театральный роман» Булгакова. Около 5-ти ели с Аленой рыбный пирог с молоком. Заходил ненадолго Сережа Кротов по поводу того, когда и куда поплыть на моей казанке с его мотором. В 7 часов Алена ушла заниматься. Я — с Булгаковым. Видно, как и у меня, на душе у нее было нелегко (конечно, в связи со всем предстоящим), т.к. ее возглас: «Гликман идет» — прозвучал как крик вахтенного на корабле, терпящем бедствие: «Земля! Земля!» Пили чай с пирогом вокруг моего стола. Посидели хорошо и долго. Светил им фонариком в черноте ночи между сосновых стволов, Гаврила прощально махал шляпой. «До свиданья, до свиданья!..»

22 августа.

Воскресенье. Серо. Тепло. Светло. В 10.30 — пошел в церковь: ведь сегодня последний раз смогу нынче побыть там… Вышел с хорошим устремлением. Но шлось очень тяжело: сердце колотилось и трепыхалось… видно, «мучения извечных тем» наших с Аленой, тяжкие пробуждения по утрам, гнет всех неизбывных вопросов за последнее время не прошли даром… На Нурмэ догнала меня едущая к старичкам Алена.

Староста любезно дала мне скамеечку — сидеть у окна. В церкви, кроме «платочков», какая-то группа «чуждой» молодежи, правда ведущая себя безукоризненно, но явно критично. Служба недолгая. Батюшка благословил: «…и помилует и спасет нас, яко благ и Человеколюбец». И поздравил: «С праздником». Около 12-ти дня подошел к кресту; батюшка вновь дал просфорку. Была еще панихида по матушкиной сестре. Я остался на ней. «…Во блаженном успеньи Вечный Покой… и Вечную Память…» Посидел на скамеечке в прохладе; с вышедшей матушкой условился, что зайдем к ним завтра утром проститься. Домой — морем до маяка. Серебристо-серое море с веселым журчанием бежит на берег… набегает на песок. Светло-серые, высокие (волокнистые) и слоистые тучки, кое-где тронутые синевой и бледно-фиолетовыми тенями, насыщены светом. Над горизонтом распахнута прорезь нежной голубизны. В запредельной ее дали, за краем моря, полуутонувшая курчавая гряда кучевых облачков, озаренных невидимым солнцем. Легкий ветер свеж и ласков. Оттуда — мимо Пигулевских, автобусной остановки, по Партизани и Сулеви. (Алена утром после своих старичков заезжала к Л.А. насчет смородины для Гликманов.