Реальность никогда не бывает сконцентрирована в одной символической картине, фокусирование взгляда на одной картине не что иное, как литературный прием: наглое очковтирательство, точно, как отводить глаза на катышки пыли, чтобы не заметили другую грязь.

Нет, я не буду преувеличивать значение этого случая, и раздувать его символичность. Просто, когда Одед рассказал мне о вторжении змея, эта картина возникла у меня в мозгу, но мозг — орган капризный, и один из его капризов, одна из ассоциативных аберраций, конечно же, не объясняет всё развитие моего сюжета.

Так или иначе, я думала об этой картине, она не покидала меня, и, когда Одед, свежий и румяный, вышел из душа, я уже знала, что надо делать.

— Я должна поговорить с Элишевой.

Утомленный рабочим днем и обжигающим, как он любит, душем, муж подтвердил, что раз надо, значит надо, но мне почему-то показалось, что он меня не понял.

— Мы обязаны ее предупредить, — прибавила я. — Если он нашел нас, то может найти и ее. В наше время любого можно найти.

Через час, когда наше с ним дыхание успокоилось, переходя в сонное, до меня дошло, что он все еще не понимает, и я громко сказала:

— Я имела в виду, что собираюсь к ней поехать.

Глава 9

После того, как Элишева встретила своего спасителя, крестилась и вышла замуж, связь между нами прервалась. Когда я жила в своей берлоге в районе Нахлаот, у меня даже номера телефона ее не было, и только после моего замужества между нами возобновилось некоторое подобие связи с большими временными промежутками.

Для телефонной связи, подобной той, которая существует между мной и сыновьями с тех пор, как они уехали в Америку, нужна общая основа, на которой можно обмениваться новостями. А та христианская terra incognita, на которой сестра живет в своем новом воплощении, слишком далека, чтобы о ней говорить.

Ничто между нами само собой не разумелось, даже поздравления с праздником. Позвонить ей в мой Рош а-Шана? Может, он каким-то образом еще и ее? «Песах и пасха — это одно и то же», — уверяла она, но откуда мне знать, когда пасха, и о чем спрашивать сестру, которая к ней готовится: «Ты покупаешь харосет[4] или сама готовишь?» Да и какой смысл говорить про харосет? Не хотела я говорить с ней про харосет, а по большей части и ни о чем другом тоже не хотела говорить. Мы достаточно наговорились за те несколько месяцев перед ее отъездом, и этот бред сумасшедшей истощил мою способность ее слушать; мою жизнь заполнили другие голоса, требующие внимания.

В последующие годы — сыновья уже были достаточно взрослыми — Элишева, которой с детства трудно давалось письмо, открыла для себя электронную почту, позволившую ей выражать свои мысли в письменном виде. С тех пор каждые пару месяцев я получала от нее красивое сочинение на английском языке, нижнюю строчку которого украшали оленьи следы. Эти красиво украшенные письма казались написанными совсем чужим человеком, но вдруг в одном из них мне сообщили о рождении племянницы Сары, и это после того, как уже почти пропала надежда, что у сестры и ее Барнета могут быть дети.

Элишева писала, что на нее снизошла благодать, и что всей ее жизни не хватит, чтобы отблагодарить Бога за милость, которой она, конечно же, недостойна. Но еще до рождения Сары она в своих письмах восторгалась отдельными божьими благословениями: рассказывала о красоте листопада в Иллинойсе; о прихожанине церкви, который врезался верхом на лошади в грузовик и остался невредимым. Клетчатое пальто Барнета потерялось, его нашел чужой человек, ставший потом их другом — во всем была рука Бога.

Под личным присмотром доброго Бога и доброго мужа сестра, как было ясно, в моем присмотре не нуждалась, да я и не оправдала надежд. Я отправила целый ящик дорогих подарков малышке, сестра в ответ рассыпалась в благодарностях, ее ответ я удалила, как и все остальные, и вернулась к возделыванию своего виноградника.

Никто никогда не узнает, что собиралась сделать сестра в тот вечер, когда заперлась в женской душевой учебной базы с автоматом «Узи». Скорее всего, она и сама не знала. А я и подавно не знала — мне сообщили обо всем только, когда я вернулась из похода, куда ходила в ту неделю со своим классом.

Меня не было там, когда ее четыре часа уговаривали открыть дверь и отдать оружие, не было меня и когда ее госпитализировали, я не ходила к ней в психбольницу, не присутствовала я и при разговоре с родителями, когда сестра рассказала им об издевательствах.

В этой части истории моя роль сводится к «меня-там-не-было».

Несколько месяцев спустя я услышала от выпускницы интерната, которая была офицером на той учебной базе, что «на самом деле, были тревожные симптомы, которые трудно было не заметить». Девушки жаловались, что Элишева не моется, что она спит, не снимая формы, что она ужасно медлительна, и несправедливо, что из-за одной девушки наказывают все отделение. «Трудно было не заметить», — сказала офицер, но все эту трудность преодолели и сумели не заметить.

Ей было девятнадцать, когда ее призвали. Рост метр пятьдесят восемь, вес, неуклонно повышающийся, превышал восемьдесят килограммов. Родители относили ее полноту на счет волнения от учебы и экзаменов на аттестат зрелости, и уверяли всех, кто готов был слушать, что в армии, с новыми подругами и новыми впечатлениями, ее вес уменьшится сам по себе. Я так даже и не пыталась понять, что происходит. Мне хватало своих забот — я тоже сдавала экзамены, а когда приезжала домой, от сестры не пахло. Мы с ней жили в одной комнате, поэтому я знаю.

Если вдуматься, то у сестры тоже нет генов самоубийцы. Я уверена, что даже в пучине ада сестра не переставала уповать на избавление, которое придет и очистит ее. И позже, когда мы обе оказались в плену ее сумасшествия, и я, чтобы спастись самой, снова упекла ее в больницу — единственное, чего она на самом деле хотела, это выжить.

Родители — каждый по-своему — нас покинули, но отец-вдовец не оставил дочек без плана: та, что демобилизовалась из армии по инвалидности, продолжит лечение и выздоровеет, может, она даже пойдет учиться на какие-нибудь практические курсы; а вторая, которая перескочила через класс и всё равно еще не достигла призывного возраста, — она запишется в Еврейский университет и получит там степень. Такой ум,