В глазах мальчика мигнули синие озорные искры, но он тотчасопустил ресницы.

— А я убежал, — скромно сказал он, стараясь всем своим видомизобразить смущение.

— Ах, вот как! Как же ты убежал?

— Взял да и убежал.

— Так сразу взял да сразу и убежал?

— Нет, не сразу, — сказал Ваня и почесал нога об ногу, — ядва раза от него убегал. Сначала я убежал, да он меня нашёл. А уж потом я такубежал, что он меня уж и не нашёл.

— Кто это «он»?

— Дяденька Биденко. Ефрейтор. Разведчик ихний. Может,знаете?

— Слыхал, слыхал, — хмурясь ещё сильнее, сказал Енакиев. —Только что-то мне не верится, чтобы ты убежал от Биденко. Не такой он человек.По-моему, голубь, ты что-то сочиняешь. А?

— Никак нет, — сказал Ваня, вытягиваясь. — Ничего несочиняю. Истинная правда.

— Слыхал, Соболев? — обратился капитан к своему коневоду,который с живейшим интересом слушал разговор своего командира с мальчишкой.

— Так точно, слыхал.

— И что же ты скажешь? Может это быть, чтобы мальчик убежалот Биденко?

— Да никогда в жизни! — с широкой, блаженной улыбкойвоскликнул Соболев. — От Биденко ни один взрослый не убежит, а не то что этотпистолет. Это он, товарищ капитан, извините за такое выражение, простомало-мало заливает.

Ваня даже побледнел от обиды.

— С места не сойти! — твёрдо сказал он и метнул на коневодавзгляд, полный холодного презрения и достоинства.

Потом, весь вспыхнув и залившись румянцем, он сталбыстро-быстро, пятое через десятое, рассказывать, как он обхитрил старогоразведчика.

Когда он дошёл до места с верёвкой, капитан не стал болеесдерживаться. Он смахнул перчаткой слёзы, выступившие на глазах, и захохоталтаким громким, басистым смехом, что лошади навострили уши и стали тревожноподтанцовывать. А Соболев, не смея в присутствии своего командира смеятьсяслишком громко — это было не положено, — только крутил головой и прыскал вкулак и всё время повторял:

— Ай, Биденко! Ай, знаменитый разведчик! Ай, профессор!

Когда же Ваня стал рассказывать о встрече с военныммальчиком, капитан Енакиев вдруг помрачнел, задумался, стал грустным.

— Они меня, говорит, за своего сына приняли, — возбуждённорассказывал Ваня про военного мальчика, — я у них теперь, говорит, сын полка.Я, говорит, с ними один раз даже в рейд ходил, на тачанке сидел вместе состанковым пулемётом. Потому что я своим, говорит, показался. А ты своим,говорит, верно, не показался. Вот они тебя и отослали.

Тут Ваня крупно глотнул воздух и жалобно посмотрел в глазакапитану своими наивными прелестными глазами:

— Только он это врёт, дяденька, что будто я своим непоказался. Я-то своим показался. Верно говорю. Они меня жалели. Да только ониничего поделать не могли против капитана Енакиева.

— Что ж, выходит дело, что ты всем «показался», толькоодному капитану Енакиеву «не показался»?

— Да, дяденька, — сказал Ваня, виновато мигая ресницами. —Всем показался, а капитану не показался. А он меня даже ни разу не видел. Развеэто можно судить человека, не видавши? Кабы он меня разок посмотрел, можетбыть, я бы ему тоже показался. Верно, дяденька?

— Ты так думаешь? — сказал капитан усмехнувшись. — Ну, даладно. Поглядим.

Он решительно поставил ногу в стремя и сел на лошадь.

— В ночное с ребятами ездил? — строго спросил он, улыбаясьглазами и разбирая поводья.

— Как не ездил! Ездил, дяденька.

— На лошади удержишься?.. А ну-ка, Соболев, бери его к себе.

И не успел Ваня моргнуть, как сильные руки коневодаподхватили его с земли и посадили впереди себя на лошади.

— К разведчикам! — скомандовал капитан Енакиев, и онипомчались галопом.

— От Биденко ушёл, а от меня, брат, не уйдёшь, — сказалординарец, крепко, но осторожно прижимая к себе мальчика.

— А я сам не хочу, — сказал Ваня весело.

Он чувствовал, что в его судьбе происходит какая-то оченьважная, счастливая перемена.

Подъехав к блиндажу разведчиков, капитан спрыгнул с лошади ибросил поводья коневоду.

— Дожидайтесь, — сказал он и, быстро бренча шпорами, сбежалпо ступенькам вниз.

Все разведчики были в сборе и как раз в это самое времяиграли в «козла». Они с таким азартом хлопали костями по столу, что можно былоподумать, будто в блиндаже палят из пистолетов.

— Встать, смирно! — крикнул дневальный, увидав входящегокомандира батареи.

Разведчики резко вскочили на ноги, побросав кости на стол.

А ефрейтор Биденко, который в этот день был дежурным поотделению, как положено — в головном уборе и при оружии, — чёртом подскочил ккапитану и отрапортовал:

— Товарищ капитан! Команда разведчиков взвода управлениявверенной вам батареи. Команда находится в резерве. Люди отдыхают. Во времядежурства никаких происшествий не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко.

— Здравствуйте, артиллеристы!

— Здравия желаем, товарищ капитан! — дружно крикнулиразведчики.

После этого капитан Енакиев обычно командовал «вольно» иразрешал продолжать заниматься каждому своим делом. Но на этот раз он молча селна подставленный ему табурет и довольно долго рассматривал трофейную картину«Весна в Германии».

Батарейцы хорошо изучили своего командира. Достаточно былопосмотреть на его нахмуренные брови под прямым козырьком артиллерийскойфуражки, достаточно было увидеть его прищуренные глаза, тронутые вокругсуховатыми морщинками, и твёрдые губы, сложенные под короткими усами внеопределённую, холодную улыбку, чтобы понять, что без хорошего «дрозда» нынчедело не обойдётся.

— Стало быть, никаких происшествий не случилось? — сказалкапитан, помахивая по столу снятой перчаткой.

Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнёт командир батареи.

— Что ж вы молчите?

— Разрешите доложить…