Серко стоял неподвижно, согнув больную ногу. Его разбитыебабки были облиты чёрной болотной грязью. Старая кожа, поросшая желтовато-белойшерстью, вздрагивала на рёбрах. Мертвенное, перламутровое бельмо с тупойпокорностью слепо смотрело в землю. И только сухой хвост на облысевшей репицетревожно поматывался из стороны в сторону.

Серко был старой, умной обозной лошадью. Если бы он умелговорить, он многое рассказал бы разведчикам. Но они и так поняли. Во всякомслучае, они поняли главное: с пастушком случилась беда.

Позавчера в сумерках Биденко и Горбунов вышли в разведку,взяв с собой Ваню. Они взяли его впервые, не доложив по команде, что берут ссобой мальчика.

У них было задание как можно дальше проникнуть врасположение противника и разведать дороги, по которым в случае продвиженияможно было бы наилучшим образом провести свою батарею через болота вперёд.

Разведчики должны были подыскать хорошие позиции для огневыхвзводов, отметить наиболее выгодное место будущих наблюдательных пунктов,разведать оборонительные сооружения, а главное, собрать сведения о количестве ирасположении немецких резервов. Было бы, разумеется, не худо на обратном путизахватить и привести с собою хорошего «языка» — штабного или артиллерийскогоофицера. Но это — как бог даст. Мальчика же они взяли с собой за проводника,потому что он отлично знал эту болотистую, труднопроходимую местность.

Впрочем, если бы Ваню к этому времени успели помыть вбаньке, остричь и обмундировать, его бы вряд ли взяли в разведку. Но пастушкуповезло. Неожиданно, как это всегда бывает на фронте, батарея была брошена изрезерва прямо в бой. Опять всё смешалось. Тылы отстали. Ни о какой баньке покане могло быть и речи. И Ваня передвигался со взводом управления в своёмнатуральном виде — заросший, нечёсаный, босой, с холщовой торбой, — настоящийдеревенский пастушок.

Какому немцу, встретившему мальчика у себя в тылу, моглоприйти в голову, что это неприятельский разведчик? В таком виде Ваня мог пройтикуда угодно, не возбуждая никаких подозрений. Лучшего проводника и непридумаешь.

Кроме того, Ваня очень просился. Он так жалобно повторял:«Дяденька, возьмите меня с собой! Ну что вам стоит? Я здесь каждый кустик знаю.Я вас так проведу, что ни один немец не заметит. Вы мне только спасибо скажете.Дяденька!»

Он ходил за разведчиками по пятам. Он так умильно и с такойнадеждой смотрел в глаза своими открытыми, ясными глазами. Он так робко трогалза рукав… Одним словом, они его взяли на свой риск. Но взяли они его не простотак.

Прежде они, как и подобало хорошим разведчикам, обсудили этодело основательно, всесторонне, по-хозяйски. Они решили, что Ваня будет ихпроводником, и поставили ему точное, строго ограниченное задание.

Это боевое задание заключалось в том, что пастушок долженбыл идти впереди разведчиков, показывая дорогу и предупреждая об опасности.

Для того чтобы Ваня ещё больше походил на пастушонка и неимел подозрительного вида человека, шатающегося в немецком расположении бездела, была придумана лошадь. Мальчик должен был вести за собою лошадь, якобыубежавшую и теперь найденную.

Подходящую лошадь добыли у обозников во втором эшелонеполка. Это была старая раненая кляча серой масти, давно уже подлежавшаяисключению из списков. Звали её Серко.

Ваня свил себе из верёвки настоящий пастушеский кнут, сделалдля своего Серко верёвочный повод, и после полуночи, ближе к рассвету, троеразведчиков — в их числе и Ваня со своей клячей — без особого труда перешлилинию фронта.

Ваня с лошадью, не таясь, шёл впереди, а метрах в ста сзади,один за другим, след в след, осторожно ползли Горбунов и Биденко.

Пройдя таким образом километра четыре, Ваня внезапнонаткнулся на немецкий пикет.

Было бы неправдой сказать, что он не испугался, когда вдругувидел выросшие перед ним, как из-под земли, три тёмные фигуры в плащах иглубоких касках, похожих на котлы. Ваня почувствовал не то что страх — егоохватил просто ужас. Слишком свежо ещё было в его памяти всё то, что он пережилза время своего пребывания «под немцами».

Ноги его подкосились, кровь жарко прилила к лицу, в глазахпотемнело. Он задрожал всем телом, делая отчаянные усилия не стучать зубами.

Свет электрического фонарика скользнул по его маленькойоборванной фигурке, осветил белую костлявую клячу, стоявшую во тьме, какпривидение.

— Ну, какого чёрта ты здесь шляешься ночью, мерзавец! — крикнулнемецкий грубый, простуженный голос.

И в этом каркающем, наглом, презрительном и вместе с тембезжалостном голосе с какими-то самодовольными горловыми придыханиями мальчикупослышались десятки, сотни слишком хорошо знакомых ему постылых немецких голосоввсех этих комендантов, надзирателей, полевых жандармов, караульных начальников,патрульных, от которых он получил столько пинков и затрещин.

Он быстро втянул голову в плечи и закрыл её руками, ожидаянемедленного удара. И действительно, он его тотчас получил. Сапог больно пихнулего в зад, и каркающий голос с придыханием крикнул по-немецки:

— Что же ты молчишь, негодяй? Отвечай, когда тебяспрашивают. А то ещё раз как дам!

Мальчик не понимал по-немецки. Но смысл немецкой речи былему вполне понятен. Он достаточно хорошо, на своей шкуре, изучил этот немецкийсмысл.

И вдруг страх исчез. Всю его душу охватила и потряслаярость! Как! Его, солдата Красной Армии, разведчика знаменитой батареи капитанаЕнакиева, посмела ударить сапогом какая-то фашистская рванина!

Ванины глаза налились кровью. Ещё миг, и он бы кинулся нанемца, бил бы его кулаками по морде, грыз ему горло. Он знал, что он не один.Он знал, что рядом-друзья его, верные боевые товарищи. По первому крику онибросятся на выручку и уложат фашистов всех до одного. Но мальчик так же твёрдопомнил, что он находился в глубокой разведке, где малейший шум может обнаружитьгруппу и сорвать выполнение боевого задания.

Тогда он могучим усилием воли подавил в себе ярость игордость. Он заставил себя снова превратиться в маленького придурковатогопастушка, заблудившегося ночью со своей лошадью.

— Ой, дяденька, не бейте! — жалобно захныкал он, делая вид,что развозит по лицу слёзы. — Я коня своего искал. Насилу нашёл. Целый день ицелую ночь мотался. Заплутал… У, холера! — закричал он, замахиваясь кнутом наСерко. — Погибели на тебя нету!

Он опять стал хныкать: