Решив не спорить, я сбегала на станцию иснялась. На фото была запечатлена тетка лет пятидесяти с безумными выпученнымиглазами и волосами, стоящими дыбом, словно иголки у неожиданно разбуженногоежа. Интересно, я на самом деле такая или у автомата в объективе кривое стекло?Искренне надеясь, что второе предположение верно, я прибежала назад, кНеустроеву. Тот аккуратно вклеил фото в довольно потрепанное удостоверение исообщил:

– Классно! Ты теперь Карнаухова АннаСеменовна, не подкопаться – такая ксива. Поехали.

У подъезда Виктора Ивановича ждал серебристыйавтомобиль, очевидно, только что побывавший на мойке.

– Садись, – велел адвокат.

– У меня своя есть.

– И где?

– Вон та, красненькая.

– Оставь доходягу здесь, –отмахнулся Неустроев, – никто на этот металлолом не польстится. Я тебятуда-назад свожу.

– А не поздно? – заикнуласья. – Говорят, в Бутырке такие очереди!

– В изолятор и впрямь не попасть, –улыбнулся Неустроев, – только Вениамин пока сидит в отделении, тутнедалеко, его еще в СИЗО не переправили, я все уточнил, пока ты ехала сюда.Давай шевелись, некогда мне турусы на колесах разводить.

В отделении Виктор Иванович о чем-топошушукался с ментами, и нас препроводили в небольшую комнату с зарешеченнымокном, столом и тремя стульями. Адвокат повесил на торчавший из стены гвоздьдорогое пальто, подбитое натуральным мехом, и сказал:

– Чего стоишь? Устраивайся. Сейчас твоегоорла приведут.

Я села на стул и почувствовала, как в спинусильно дует от окна. Попытка его переставить оказалась безуспешной, ножки былинамертво привинчены к полу.

– Да, – хохотнул Неустроев, –здесь так, сиди и не рыпайся.

Тут с легким скрипом распахнулась дверь, и на порогев сопровождении толстого, одышливого милиционера появился парень, красивый,словно молодой греческий бог. До сих пор я считала, что безупречные мужскиелица и столь же безукоризненные фигуры на самом деле плод работы гримеров,стилистов и полиграфистов. Я полагала, что нормальному мальчику, без каких-товидимых изъянов, красят волосы, покрывают тоном лицо, вставляют цветные линзы,рисуют другие губы, изменяют гримом форму носа и снимают Аполлона на пленку.

Потом за дело берутся те, кто работает с фотографиями.Сейчас, в век компьютеров, снимок можно подвергнуть любым, самым волшебнымметаморфозам. И в результате вместо обычного юноши с простоватым лицом вывидите на развороте какого-нибудь журнала обалденного мужественного красавца.Мне-то такие красавчики никогда не нравились, но многие дурочки готовы полжизниотдать за подобного кавалера. Но, повторяюсь, до сих пор я была уверена, чтотакие мужчины в природе не встречаются.

Сейчас же моя уверенность была разбита, потомучто в камере, одетый в мятые, грязные джинсы и потерявший вид пуловер, стоялименно такой неземной красавец. Белокурые, вьющиеся большими кудрями волосыпадали на высокий чистый лоб мыслителя. Огромные голубые глаза, окруженныегустыми черными ресницами, смотрели на нас с легким недоумением. Картинудополняли красиво изогнутые яркие губы, аккуратный нос с изящно вырезанныминоздрями, слегка смуглая кожа.

Скорей всего, Веня ходит в солярий. У блондинасо светлыми глазами не бывает такого цвета лица от природы. Рост у парнязашкалил за метр восемьдесят пять, а фигура напоминает равнобедренныйтреугольник, поставленный на вершину: широкие плечи, узкие бедра и никакогонамека на живот.

Да уж, ему впору ходить по подиуму, сниматьсяв кино, играть в спектаклях, но никак не тосковать на нарах.

– Садись, Вениамин, – кивнул ВикторИванович, – мы с Анной Семеновной твои адвокаты. Вернее, защитник я, а онамой помощник. Ну как, понравилось в камере?

– Скажете тоже, – дернулсяВеня, – ужас.

– Значит, не хочешь сидеть летпятнадцать?

– Нет, – ответил парень на первыйвзгляд спокойно, но я заметила, что его смуглая кожа внезапно приобреласероватый оттенок, а над верхней губой выступила цепочка мелких капелек.

– Это хорошо, – улыбнулсяНеустроев, – начало нашего разговора обнадеживает! Теперь ты, если,конечно, хочешь максимально облегчить свою участь, должен нам рассказать всекак на духу, только тогда мы сумеем тебе помочь.

Глаза Вени потемнели и из серо-голубых сталиярко-синими. Внешность его от этой метаморфозы только выиграла.

– Да нечего мне рассказывать, –пожал он плечами, – никого я не убивал.

– Вот что, дружочек, – улыбаясь,словно кот, загнавший в угол жирную мышь, заявил Неустроев, – мне надознать правду, всю, чтобы на суде не получилось конфуза. Я не судья, неследователь, мне твое чистосердечное признание для того, чтобы навесить тебе желишний срок, не нужно. Я – твой билет на выход, тот, кто может тебе помочьизбежать слишком крутого наказания. Но без твоей помощи у меня ничего неполучится!

– Мне не в чем раскаиваться, –чеканя каждое слово, заявил Веня.

– Голубчик, – скривилсяНеустроев, – о каком раскаянье идет речь? Побереги пыл для суда, вот тамначнешь бить себя кулаком в грудь и, рыдая, говорить: «Больше никогда,простите». Такой текст на состав суда очень хорошо действует, некоторыепрокуроры даже могут растрогаться. Мне же твое раскаянье на фиг не надо. Хочешьвыйти отсюда?

Веня кивнул.

– Тогда быстро рассказывай, как делобыло, – стукнул кулаком по исцарапанной столешнице защитник, – я тебеот души советую: у врача, священника и адвоката говорить одну правду, толькоправду и ничего, кроме правды. Кстати, все мы, представители вышеперечисленныхпрофессий, связаны такой штукой, которая именуется неразглашением тайны.Начинай, голубь мой. Впрочем, если хочешь уехать в замечательное место подназванием «тайга» лет эдак на дцать, тогда можешь молчать.

Щеки Вени слегка порозовели.

– Расскажу, – кивнул он, –только вы мне все равно не поверите!

– Ты не стесняйся, – приободрилпарня Виктор Иванович, – я много чего такого слышал, тебе и в голову непридет, что порой с людьми случается!

Веня начал рассказ. Я сидела тихо-тихо, боясьпропустить даже слово.