- А кстати, как я мог узнать что-то плохое о Гарике? -спросил я тоном экзаменатора. - Откуда бы мне это узнать?

- У тебя есть знакомые в милиции. Ты мог попросить ихнавести справки о типе, который крутится вокруг твоей дочери.

- А с чего бы это мне наводить о нем справки в милиции?Я ни о ком никогда справок не наводил, нет у меня такой привычки, - тут жеотпарировал я.

- Ты мог его в чем-то заподозрить. Ты же сам говорил,что встречался с ним, слушал его музыку. Тебе могло что-то не понравиться. Илиты что-то заметил нехорошее. Или вообще совершенно случайно узнал, такое бываетсплошь и рядом. Слушай, Дюхон, кончай проверять меня на вшивость. Принимайрешение: или ты хочешь знать правду, тогда я постараюсь тебе помочь, или нехочешь, тогда ложись под одеяло и майся своими туманными подозрениями водиночку.

Я помолчал, прислушиваясь к собственной голове. Не к мыслям,а именно к голове как сосуду, содержащему то засыпающую, то активно живущуюболь. Боль просыпалась, но медленно, словно колебалась, то ли открывать глаза ивставать, то ли поспать до следующего раза, когда еще что-нибудь с размахусаданет по нервам.

- Ты что, в самом деле готов мне помочь?

- Ну а почему нет? Да ты в моей помощи и не нуждаешьсяособо, свяжись сам со своими милицейскими знакомыми, попроси их узнать.

- Не могу, - признался я. - Я же не помню ничего. Авдруг за эти два года я с кем-то из них испортил отношения? Я этого не помню. Икак я буду выглядеть, если позвоню этому человеку и на голубом глазу станупросить о помощи? Идиотская же ситуация, согласись.

- Дюха, ну не валяй ты дурака! - Борис даже, кажется,рассердился. - Ну с кем ты вообще можешь испортить отношения? Ты же сладкий,как карамелька. Ни с кем не ссоришься, ни с кем не конфликтуешь, всех пошерстке гладишь.

- Не хочу выглядеть глупо, - упрямо проворчал я.

- Ах ты боже мой, какая кисейная барышня! - И в этотмомент я понял, куда делась наша с Борькой дружба. Я вспомнил, как в какой-томомент, лет в девятнадцать или в двадцать, вдруг осознал, что минут через двадцать-тридцатьпосле начала разговора с ним меня начинало одолевать желание завизжать ишвырнуть в Викулова чем-нибудь тяжелым. Это повторялось из раза в раз, порой ясрывался, повышал голос, грубил, мы ссорились, потом, конечно же, мирились, нопри следующей нашей встрече длительностью более получаса все повторялось снова.Тогда у меня не хватало ума и жизненного опыта, чтобы это объяснить, я принималсвою раздражительность по отношению к другу как данность и, не пытаясьразобраться в собственных чувствах, стал избегать длительного и тесного общенияс ним. Может быть, это называется психологической несовместимостью. Борьканикогда не был деликатным и тактичным и резал в глаза все, что думал. Янаучился избегать опасности, и наши получасовые встречи на кладбище проходилитепло и дружелюбно, поскольку разговоры не заходили дальше обмена самой общейинформацией о родных и близких. Сегодня я нарушил правило, легкомысленно забыво том, что нельзя обсуждать с Викуловым ни себя самого, ни свои проблемы. Иразговор-то наш длится уже два часа, давно перевалив за запретныйтридцатиминутный барьер.

Мне снова, как и двадцать лет назад, захотелось завизжать,омерзительно и истерично.

И самое ужасное, что Борька это понял. Окинув меня тяжелым иодновременно снисходительным взглядом, он медленно поднялся, с видимым усилиемоторвав некогда поджарое, спортивное тело от мягких диванных подушек.

- Ладно, не злись, Дюхон. Что, в морду мне датьхочется? Это пройдет. После сотрясения мозга и не такое бывает. Я поеду,пожалуй, а ты подумай пока над тем, что я сказал. Захочешь, чтобы я тебе помог,- звони. Захочешь, чтобы я приехал, - опять же звони. Не стесняйся, мы с тобойтеперь оба хромые, только я на ногу, а ты на голову.

Борькин визит оставил в моей душе странный отпечаток. Минутчерез десять после того, как за ним закрылась дверь, я отправился в ванную,разделся до трусов и принялся разглядывать себя в зеркале. За два года Викуловсильно сдал. А я? Два года назад вот этой складки на боку не было, и вот этойтоже, да и здесь было явно поменьше. Похоже, за съеденный амнезией период янарастил не меньше пяти килограммов. Конечно, стройным и поджарым, как Борька,я никогда и не был, с детства отличался рыхлостью, хорошим аппетитом иотвращением к любым физическим усилиям. По настоянию матушки Лина периодическисажала меня на какие-то диеты и подсовывала разные пилюльки с цельюоздоровления и очистки организма, и, наверное, только благодаря им я нераздался до неприличия. Вообще собственная внешность меня не беспокоила, ибовниманием противоположного пола я никогда не был обделен. Считалось, что яобаятелен и талантлив, а женщинам этого вполне достаточно, чтобы влюбиться,будь ты одноруким, горбатым и кривым.

Но сегодня, после встречи с Борисом, я вдруг понял, что не хочу,чтобы на меня смотрели с жалостью и недоумением, так же, как я сегодня смотрелна него. Я не хочу, чтобы меня считали "хромым на голову". И не хочу,чтобы мое обрюзгшее тело терпели и прощали только потому, что над нимвозвышается голова, доверху набитая обаянием и талантом. Никогда преждеподобные мысли меня не посещали.

Решено, завтра же я потребую, чтобы меня проконсультировалспортивный врач и назначил разрешенную дозу физических нагрузок. А сегодняпойду посмотрю на их хваленый тренажерный зал. Раз уж я все равно здесьотсиживаюсь, то надо этим воспользоваться.

И еще: хватит изображать затворника. До сегодняшнего днязавтрак, обед, полдник и ужин мне приносили в палату. С завтрашнего дня начнупитаться в общей столовой, иначе мне грозит полная утрата навыка общения снезнакомыми людьми.

"Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение кней. Если не можешь восстановить свое место в окружающем мире, создай егозаново. Кого его? Мир? Невозможно. Он таков, каков есть. Речь может идти толькоо создании своего места. О его формировании и укреплении".

Мысль казалась мне вполне конструктивной, и зародилась она вмоей голове к концу первой недели интенсивных занятий по приведению в порядоксобственного бренного тела. За эту неделю я еще раз перечитал обе книги"Время дизайна" и "Треугольный метр" - и не открыл ничегодля себя нового, кроме того, что написаны они очень недурственно и читаются снеослабевающим интересом. Заодно мне удалось набрести на одно, на мой взгляд,довольно толковое соображение: мне нужно было собирать материал для"Треугольного метра", а это означало, что я, как и всегда, какминимум на три-четыре месяца погружался в среду. Искал риэлторскую фирму,которая согласилась бы выделить мне уголок в своем офисе и терпеть мое присутствиеи бесконечные дурацкие вопросы. Разумеется, и речи не было о том, что я тамобзавелся друзьями, это не мой стиль. Но я же общался с этими людьми, причемежедневно, и если какое-то событие существенно выбило меня из колеи, они должныбыли заметить перемену в моем настроении. Правда, радоваться этой идее мнепришлось недолго, от силы минут пять, ибо я быстро сообразил, что сидеть вфирме должен был весной прошлого года, летом и осенью я уже писал книгу,собираясь в январе сдать ее в издательство, а обещание, данное дочери, имеломесто именно осенью, то есть уже после того, как я перестал общаться сторговцами недвижимостью. Однако даже в разрушенной надежде всегда прорастаетновое зерно: в январе я сдал книгу, а дальше что? Без дела сидел, что ли? Непохоже на меня. Наверняка я начал над чем-то работать, может быть, уже подыскалсебе место предстоящего "погружения", и вот там-то и следует поискатьсведения о моем поведении и душевном состоянии.