С другой стороны, я обещал матушке начать писать книгу оВерочке, а для этого мне никакого погружения не требовалось, о жизни сестры я итак все знал. Так начал я книгу или нет? Судя по словам мамы, пока что все делоограничивалось только обещаниями, иначе она выложила бы передо мной наброски ипредварительные наработки как козырную карту. Так что же я делал целых тримесяца, закончив "Треугольный метр"? Баклуши бил? Маловероятно.Только Муся может мне ответить, но она по уши занята канадским"безумцем", и у меня не хватает наглости звонить ей и требовать внимания.Ведь такой разговор - не на две минуты, а она постоянно рядом с гостем,синхронит для него. Ничего, подожду еще немного, "безумец" отвалит насвою историческую родину, и у Муси будет достаточно времени для неторопливого идолгого разговора со мной.

Однако с каждым днем стремление восстановить память и,следовательно, окружающий меня мир становилось все слабее, уступая местозамечательной идее выстроить свое место в этом мире заново. Почему я долженбеспокоиться о том, не испортил ли я отношения с тем или иным человеком? Нестану я тревожиться об этом, куда проще забыть о нем и перестать с нимобщаться. Сделать вид, что такого человека в моей жизни вообще не было. Или,наоборот, выбросить из головы подозрения по поводу того, что я кого-то обидел,и вести себя как ни в чем не бывало. Ведь ежели я сам не помню своего свинскогопоступка, то какой резон на меня обижаться?

Логики в таком подходе было маловато, и я это отчетливосознавал, однако на уровне эмоций испытывал сильный соблазн поддаться.Интересно, как отреагирует матушка, если я ей заявлю: "Я не помню своегообещания написать книгу о сестре, и поэтому не буду ее писать. Я не могувыполнять обещания, которых не помню и за которые не отвечаю. В моем нынешнемсостоянии слова "не помню" синонимичны словам "этого небыло". Наверное, в ответ я услышу, что Верочка никогда так себя не повелабы и почему господь забирает к себе самых достойных, а всякая безответственнаямразь продолжает коптить небо. Под безответственной мразью в данном контекстеподразумевался бы, естественно, я. Апофеозом могла бы стать фраза, которую мнеприходилось уже слышать: "И почему умерла она, а не ты?! Уж Верочка нашлабы способ увековечить твою память и успокоить мать". Конечно, мама была нев лучшем душевном состоянии, когда произносила такое, но мне-то от этого нелегче, ведь я это слышал и помнил, эти слова оседали на дно души и постояннозудели и пульсировали, как гноящаяся ранка. Вообще-то моя Ольга Андреевначеловек деликатный, но не от природы, а от ума, от понимания, как надо себявести в приличном обществе. Однако, выведенная из состояния душевногоравновесия, она нередко позволяла себе такое, что, не будь я ее сыном, -хлопнул бы дверью и навсегда прекратил бы всякие контакты с ней.

И тем не менее, чем больше времени проходило с того момента,когда я столь неосмотрительно вышел поздним вечером в больничный парк, темменее реальным казался мне звук выстрела. Выстрел - то единственное, что науровне здравого смысла не позволяло махнуть рукой на амнезию. Я должен всевспомнить или восстановить искусственным путем, чтобы понять, кому я могнасолить или помешать и кто пытается меня убить. Но если оставить неудачноепокушение за рамками рассуждений, то ничто не мешает мне плюнуть на коварнуюпамять и на эти несчастные два года, которые на поверку оказались не таким ужкатастрофически большим сроком, чтобы из-за них стоило так напрягаться и ломатькопья. Ну не помню - и не помню, и хрен с ним со всем. Буду жить дальше. И,вполне вероятно, буду жить по-другому. Чем плохо? А переживания человека, вголове которого таинственные биохимические процессы растворили, как сернойкислотой, почти два года жизни, - прекрасный материал для следующей книги. Ипогружение имеется в полном объеме, осталось только интригу соорудить.

В первые два дня занятий в фитнес-центре от меня буквальноне отходили три врача сразу: спортивный, терапевт и Голая Собачка Эмма. Черезкаждые десять минут измеряли давление и проделывали еще какие-то манипуляции,чтобы выяснить, какую нагрузку можно мне разрешить. В конце концов все троеоблегченно вздохнули, велели запомнить одно-единственное число - сто десять, иоставили меня в покое. Я должен был следить за показаниями на мониторетренажеров и при частоте пульса свыше ста десяти немедленно снижать нагрузкуили делать перерыв. Во всем остальном никаких ограничений не последовало, и я,перепробовав все, остановил свой выбор на велоэргометре, беговой дорожке,комплексной доске и бассейне. Наверное, я наделен излишним воображением, нозанятия на тренажерах помогали мне еще и психологически, я постояннопредставлял себе, как уезжаю на велосипеде, ухожу, убегаю, уплываю от тоговремени и места, где слышал выстрел. И сам выстрел словно таял в тумане,становился расплывчатым, терял очертания и превращался в сон, в бред, в плодвоображения...

Я удивительно быстро набирал форму, если в первый деньзанятий мне удалось проработать на велоэргометре только пять минут приминимальной нагрузке, после чего сердце заколотилось с непозволительнойчастотой, то сегодня, на седьмой день, я легко справился с двадцатью минутами ивот уже двадцать пять минут шагал по беговой дорожке со скоростью шесть споловиной километров в час и подумывал о том, не увеличить ли мне угол наклона.Никогда не думал, что физические нагрузки могут приносить моральноеудовлетворение, но мне казалось, что я крепну, наливаюсь силой и выносливостьюпрямо на глазах, и меня это ужасно радовало. Словно помешанный, я дважды в деньвставал на весы и готов был прыгать как ребенок, увидев, что во мне стало насто или двести граммов меньше. Однако же за неделю эти ежедневные смешныеграммы сложились в целый килограмм, что, конечно же, не оставило меняравнодушным.

После тренажеров я отправлялся в бассейн и начиналнеторопливо водить руками в голубой воде, изображая плавание брассом. В отличиеот тренажерного зала, где я накачивался здоровьем в гордом одиночестве, вбассейне всегда было много народу, и за неделю я успел перезнакомитьсяпрактически со всеми любителями водных процедур. Публика разномастная,разновозрастная и разнопроблемная, объединенная лишь одним: тугим кошельком,своим или чужим, позволяющим здесь находиться. Из всех болезных пловцов я особовыделял только двоих, остальные слились для меня в кашеобразную массу.

Пожилого Павла Петровича я заприметил в первый же день.Вообще-то лечился он от какой-то болезни позвоночника, посему по совету врачейторчал в бассейне целыми днями. Но, на мой непрофессиональный взгляд, ему непомешал бы и психиатр, хотя тогда Павел Петрович утратил бы всю свою прелесть,состоявшую в том, что он пытался научить всех окружающих бережно относиться ксловам. "Бережно" в его понимании означало "экономно", тоесть произносить следовало только те слова, которые несут полезнуюинформационную либо эмоциональную нагрузку. Причем старикан особо настаивал насоблюдении принципа полезности. По-моему, он уже достал своими нравоучениямивсех, кто посещал бассейн. Я же от души развлекался общением с ним и дажеспециально провоцировал на очередную менторскую тираду. Павел Петрович являлсобой яркий типаж, и просто грех было бы упустить возможность понаблюдать заним, чтобы потом вставить в книгу.