Стукнула дверь, дернуло сквозняком, и, превозмогая стуклошадиных копыт и звук начищенного гонга в голове, Волков оглянулся.

– Что вы к ней пристали? – мрачно спросил вошедший Осипов. –Какое вам дело до нас?!

Никаких «нас» нет, в этом все дело. Это тебе хочется, чтобыбыли. А у нее «муж хороший», дочь и Новый год на носу.

Ты так и не понял?

– Послушайте, – сказал Волков, морщась, – мне нет дела доваших... личных отношений. Мне важно знать, кто и зачем мне врет, и покаполучается, что врут все!

– Я вам не врал.

– Тише, – попросил Волков. Лошадиные копыта заглушали все. –Вчера вечером вы вышли из бильярдной, заглянули в эту комнату и вернулисьобратно, да?

– Я сказала, чтобы он зашел минут через двадцать, –объяснила честная Маша.

Волков кивнул.

– Вы зашли через двадцать минут, оставив Рыбалко иКамаровского играть на бильярде. Вы долго разговаривали, а потом ушли. Верно?

Осипов кивнул.

– В результате объяснения вы поняли, что ничего неизменится, и вам стало совсем тоскливо.

Осипов смотрел на него молча.

– Вы решили уволиться, чем раньше, тем лучше, и прямо с ходунаписали заявление. Поэтому вы там вчерашнее число поставили, а не сегодняшнее,да?

Осипов пожал плечами.

– Вы отсюда вышли вместе?

– Нет, – сказала Маша Данилова. – Игорь... убежал, а я ещекакое-то время сидела. Я плакала, понимаете?.. Я не могу так сразу, а оночень... решительный. А потом, когда закричали, что Сиротин упал, я тожевыбежала...

Волков посмотрел на Осипова, который мрачнел с каждойсекундой.

– Игорь, вы видели кого-нибудь в коридоре?

У Осипова стало лицо, как у архиепископа Кентерберийского,которого в середине проповеди прихожанин из последнего ряда спросил, которыйтеперь час.

– В коридоре?! – переспросил он с изумлением. – В какомкоридоре?!

Он думал о Маше, о своей необыкновенной, единственной в мирелюбви, о своих необыкновенных, никогда не бывавших ранее отношениях с любимой,у которой есть муж и дочь, о своих несбывшихся надеждах, о несправедливостижизни, а тут вдруг какой-то коридор!..

Такая проза.

– Вы никого не видели? – терпеливо повторил Волков. – Вывыскочили, нервничали, побежали заявление писать, или куда вы побежали? Курить?

– Нет, к себе. Я здесь много курил.

– Это я знаю. В коридоре никого не было?

– Усков был, – сказал Осипов, который вдруг вспомнил. –Точно, был Усков. Он в окно смотрел, а в руке у него кружка была. Он мне ещестал объяснять, что за водой ходил, чтобы кофе сделать...

Ну да. А через несколько секунд погиб Сиротин. Может, черезминуту.

– Ваше заявление я подпишу, – сказал Волков Осипову. – Еслихотите, подпишу даже вчерашним числом. Так что завтра можете на работу неприходить.

Глаза у Маши Даниловой, примерной жены, отчего-то налилисьслезами.

Осипов помедлил, а потом сказал:

– Спасибо.

Волков, которого они больше не интересовали, рассеяннокивнул, постоял, подумал и почти бегом бросился в свой кабинет.

Там он откопал на столе телефон, нажал кнопку и стал ждать.

Его опять бросило в жар, и он скинул с плеч пиджак.

– Юлька, – сказал он, как только ответили, – ты зачем вчераприезжала ко мне на работу?..

– Господи, боже мой, – пробормотала в трубке жена, именноего жена, а не туманность Андромеды, – откуда ты знаешь?

– Знаю. Зачем?

Она вздохнула. Волков ждал.

– Давай вечером поговорим?

– Нет! – завопил Волков. – Нет!! Прямо сейчас! Юля!!!

– Что ты орешь?

– Я не ору!!!

– Волков, ты что? Что с тобой случилось?

– Юлька, у тебя есть любовник?

Непонятно, чего он ждал, какого ответа, какого всплескаэмоций! Непонятно, что бы он стал делать, если бы она ответила «да» илипревратилась в туманность Андромеды!

Копыта все молотили в голове, и оказалось, что это вовсе нескачки, а атака конницы Семена Михайловича Буденного.

Его жена в трубке вдруг захохотала – так, как хохоталавсегда. Так, как будто никакой туманности вообще никогда не было.

– Что ты выдумал? – спросила она и опять захохотала. – Счего ты взял-то, Волков?

– С того, что ты меня разлюбила.

– Нет, – сказала Юля, и Волков понял, что это правда. – Нет,конечно. Мне казалось, что это ты меня разлюбил. Ты совершенно пересталобращать на меня внимание. Ну, не в том смысле, что розы приносить но пятницам,а в том смысле, что...

– Да, – сказал Волков, – я понимаю. Ты перестала говорить, ая перестал слушать. Только почему ты перестала говорить?

– Я от тебя очень устала, – сказала Юля в сердцах. – Ты женевозможный мужик! Раньше хоть дети со мной разговаривали, а теперь вообщеникто! Я живу, как в Антарктиде! А я же еще молодая, Павлик!

– Что? – спросил в отдалении бодрый детский голосишко, и Юлясказала мимо трубки:

– Это я не тебе!

– Я буду разговаривать, – поклялся Волков. – А зачем тывчера приезжала? Поговорить?

Юля помолчала.

– Я хотела пригласить тебя на свидание, – сказала онанеохотно. – Ну, как когда-то было! А потом передумала. Так невозможно, когдавсе время я! Хоть бы один раз ты меня куда-нибудь пригласил! Один раз задвадцать лет!

– Я приглашу, – растерянно пообещал Волков. – Ты только меняне бросай, а?

Она вздохнула.

– Да я и не собиралась, – призналась она грустно. – Ядумала, пусть все идет, как идет. Если ему нравится так жить, будем жить так,что ж теперь делать. Но я все время вспоминала, как мы жили раньше, и этоужасно, Павлик, то, что стало теперь.

– Это точно.

– И ты во всем виноват!

– Конечно, – согласился Волков. – Конечно, я! Но ты же меняне бросишь?

– Нет, – сказала Юля. – А ты меня?..

– Я тебя люблю.

– Я знаю.

И они помолчали, как будто ничего не случилось, как будтовсе не стало на свои места, как будто не вернулось то, что было еще так недавнои так давно.