«Скорая» приехала и забрала труп.

Мрачные люди в синих форменных куртках с желтыми наклейкамиразложили брезентовые носилки, кое-как перевалили на них Сиротина – одна рукасвесилась, и какая-то женщина подоткнула мертвую руку под тело, чтоб неболталась.

Люди в синих куртках не сразу сообразили, как именноповернуть носилки, чтобы можно было засунуть их в распахнутую заднюю дверь, иворчали друг на друга. Они топтались на месте, месили грязными ботинками снег,которого за день выпало очень много, так и сяк перехватывали носилки сСиротиным и ворчали друг на друга.

Потом «Скорая» уехала, и милицейская «Газель» с надписью«Дежурная часть» на боку уехала тоже.

– Окна бы надо зашурупливать, – напоследок сказал Волковутолстый розовый парень из милицейских. – Намертво. А то так и будутбросаться!.. Народ нынче нервный.

Волков посмотрел на него.

– Шурупами прикручивать, – пояснил парень погромче, какбудто Волков был глуховат. – Намертво, чтоб не открыть! Особенно на верхнихэтажах. А то, говорю, так и будут сигать из них. А вам одни неприятности.

Это немыслимое слово – «зашурупливать» – намертво засело вволковской голове, и, поднимаясь в лифте на свой этаж, он на все лады егоповторял.

Зашурупить – и дело с концом.

Зашурупил – и молодцом!..

Зашурупишь – и по башке не получишь!..

Оставшиеся на работе немногочисленные сотрудники курили налестнице, когда Волков вышел из лифта.

Они курили, и вид у них у всех был одинаковый,перепуганно-любопытно-опечаленный.

– Чего его понесло на подоконник?.. Восьмой этаж!..

– И еще снег пошел! Конечно, у него рука-то и поехала!

– Зачем он вообще наружу высунулся?! Да еще так далеко?!

– Он на машину свою смотрел! У него сигнализация орала.

– Откуда ты знаешь?!

– Да слышно же! У него сигнализация, как сирена милицейскаяорет! Он еще ей так гордился, когда поставил! И еще секретки какие-то, на рульи под сиденье засунул, чтоб уж с гарантией!

– Эта сигнализация долбаная его и сгубила!

Тут они заметили Волкова и замолчали, как пионеры послеотбоя при внезапном появлении в палате вожатого.

– Ну, что там, Павел Николаевич?

Волков пожал плечами.

– Да ничего. Увезли.

– Вот... угораздило мужика под самый Новый год. Господипрости...

– Ребят, надо бы жене позвонить...

И опять все замолчали. Видимо, предполагалось, что женеСиротина будет звонить Волков.

– А вы его... первый нашли, да, Павел Николаевич?

Это Денис Усков спросил, и все уставились на Волкова.

Волков опять пожал плечами.

Никого он не находил. Он зашел в кабинет Сиротина, наверное,через несколько секунд после того, как тот... вывалился из окна. Он зашел скаким-то делом – сейчас даже не вспомнить, с каким, – и так и застыл посредихолодной захламленной комнаты, где вечно тягостно воняло застарелым табачнымдымом и было так неуютно, как будто хозяин специально старался довестиокружающее пространство до состояния хаоса, в котором нормальный человексуществовать не может.

Волков удивился, что окно распахнуто так не по-зимнемушироко, и сквозняк гуляет по комнате, шевелит бумаги на столе, а за столомникого нет!..

И он еще пооглядывался, надеясь обнаружить Сиротина зашкафом или за шторой. А потом подошел к окну и зачем-то выглянул наружу.

Снег летел, и на тротуаре в желтом круге света лежало что-тотемное, скрюченное и странно маленькое, незначительное. Волкову и в голову непришло, что это... Сиротин.

И тут внизу пронзительно и страшно закричала какая-тоженщина, и крик ее как будто ударил Волкова в висок. Он сразу понял, что вопльимеет отношение к тому темному, что лежит внизу, в желтом круге света, и кнему, Волкову, тоже имеет отношение.

Случилось непоправимое, страшное, вот что означал этотвопль.

Случилось прямо тут, рядом с тобой.

И изменить ничего нельзя.

Волков смотрел из окна, женщина все кричала, и на тротуарестала собираться толпа, и в виске стучало все сильней и сильней, и тут онпонял, что должен идти вниз.

Беда случилась, и он, Волков, должен ее... принять.

И он пошел «принимать» беду.

На затертом ковре – когда делали ремонт, Сиротин не дал еговыбросить, нес какую-то чепуху, что ковер, мол, с ним прошел все прежние работыи он его с собой заберет, когда на пенсию выйдет, – таяла бляшка нечистогоснега. От нее свет настольной лампы отражался.

Такие бляшки обычно приносят на подошвах ботинок.

Ну, да все правильно. Снег пошел, теперь все будут таскатьего на подошвах до самой весны.

Волков посмотрел тогда на подтаявший снеговой отпечаток исквозь ломающую кости боль в виске подумал, что к Сиротину, должно быть, кто-тозаходил. Должно быть, минуту назад, вот и снег еще не растаял! Кто-то заходил иразговаривал с ним, и Сиротин все еще был Сиротиным, а вовсе не тем неподвижнымтелом, вокруг которого на тротуаре собиралась толпа и над которым голосиланевидимая сверху женщина.

А потом оказалось – нет, никто не заходил.

Волков это очень отчетливо запомнил.

Тот самый, розовощекий, молодой и полнокровный из милицииопрашивал сотрудников, и в результате опроса выяснилось, что к Сиротину в этотвечер никто не заходил.

Выяснилось, что он сидел, работал, хотя время уже позднеебыло, а потом сигнализация у его машины заорала, и он полез на подоконник, чтобпосмотреть, что там с ней происходит, и в случае чего прямо с восьмого этажашугануть гопников, которые вполне могли возле нее отираться.

Сиротин очень любил свою машину. Он купил ее по осени инадоел всем невыносимо рассказами о ее необыкновенных ходовых качествах,кнопочках, которые открывают окна, и кнопочках, которые включают печку или,наоборот, кондиционер, что ли!.. Он все рассказывал, как ездил «с супругой» всалон, и она говорила, что надо ту купить, а он, Сиротин, утверждал, что эту, ивыбрали именно эту, и он, Сиротин, очень своим выбором доволен.

Никогда раньше у него не было иностранной машины, а теперьвот появилась.

Она появилась, и Сиротин из-за нее взял и вывалился в окно.