При выезде на место происшествия следственно-оперативной группы к работе в первую очередь привлекалась служба кинологов. Из акта применения служебно-розыскной собаки было видно, что, взяв след у трупа, она вывела кинолога с территории двора подсудимой и по улице Васильковой провела его к берегу Конной – протоки Бузана, отделяющей Марфино от Ватажки. Дойдя до воды, собака развернулась и по запаху вернулась обратно во двор, где подошла к Хилер и остановилась.

После этого судья предложила объявить перерыв в судебном заседании и продолжить послезавтра: допросить еще двух свидетелей обвинения – Брагина и внучку подсудимой – и исследовать оставшиеся материалы дела. Архангельский, кроме того, попросил вызвать для допроса судебного психиатра, проводившего экспертизу психического состояния обвиняемой.

Выйдя на улицу, Архангельский позвонил в следственный комитет и попросил связать его со следователем Войловым, производившим предварительное расследование по делу, но там сообщили, что Войлов у них больше не работает. Руководитель следственного отдела рассказал, что после завершения следствия и утверждения обвинительного заключения следователь сильно заболел, его госпитализировали, и в тот же день он написал рапорт об увольнении. Его пытались отговорить, предложили уйти на больничный и затем вернуться к работе, но решение Войлова было непреклонным. Руководитель предложил Архангельскому любую организационную помощь в сопровождении уголовного дела, но Максим вежливо поблагодарил и отказался, сказав, что хотел бы пообщаться лично со следователем.

– Я дам его сотовый, – ответил руководитель, – позвоните, пообщайтесь, он контактный, в принципе.

– Да, будьте добры. Я бы его навестил даже. А в какой он больнице лежит? – спросил Архангельский.

– Он в лепрозории…

Максим на мгновение потерял дар речи.

– То есть как в лепрозории?..

– Ну, вот так вот. Да, он каким-то образом подцепил лепру в селе и сейчас на стационаре в Астраханском лепрозории.

После разговора Архангельский еще долгое время не мог прийти в себя. Ему сложно было представить, каким путем в наше время можно заболеть этим редким заболеванием, название которого – проказа – на протяжении длительного времени держало в страхе всю Европу.

Вернувшись домой, поужинав, Максим откупорил красный сухой «Шираз» и наполнил бокал. В последнее время он остановил свой выбор на этом флагманском австралийском сорте вина со стойким и крепким вкусом, который, как ему казалось, особенно подходил мужчине. Сев за ноутбук, Максим погрузился в просторы поисковика по теме страшного слова «проказа», о котором ему было известно только из детских сказок.

Лепра известна с давних пор и упоминается еще в письменных источниках древних цивилизаций. В средневековой Европе проказы, или «ленивой смерти», боялись больше, чем современные люди опасаются СПИДа или рака.

Проказа внушала страх, так как долгое время была неизлечима, приводила к неминуемой инвалидности и смерти. Пик заболеваемости приходится на период с XII по XIV век, когда инфекция поражала население практически всех европейских стран. Тяжело уродуя, болезнь вызывала морально-эстетическое потрясение из-за обезображивания тела, а особенно лица, которое покрывалось язвами, неестественно грубело и становилось похожим на «Морду Льва».

Заболевшие неминуемо становились изгоями, их считали проклятыми. Они лишались всех прав, им запрещалось входить в церковь, посещать рынки, мыться в проточной воде, прикасаться к чужим вещам, есть рядом или даже говорить с людьми, стоя против ветра. При появлении первых же признаков проказы человеку устраивали символические похороны: его клали в гроб, служили заупокойную службу, опускали в могилу. Потом гроб доставали, больному давали особую одежду – тяжелый балахон с капюшоном. Прокаженные обязаны были предупреждать о своем появлении с помощью рога, трещотки или колокольчика. Болезнь считалась наследственной: на изгнание были обречены и дети прокаженного.

Утром Архангельский позвонил директору лепрозория и спросил, можно ли навестить Войлова. Директор ответил, что не возражает, если посетитель не будет шарахаться от увиденного. Интрига, безусловно, была пугающей, но Максим пообещал приехать в течение часа.

Астраханский научно-исследовательский институт по изучению лепры находится на проезде Воробьева на Паробичевом бугре и представляет собой достаточно обширную территорию, огороженную по периметру высоким синим забором. Максим знал о лепрозории только то, что он находится «у Гранд Ривера». Большинству представителей молодежи и вовсе неизвестно, что за деревянные домики расположены на холме за синим забором. Между тем здесь уже больше века работает единственный в России институт изучения лепры и крупнейший из четырех сохранившихся лепрозориев в стране.

Директор вышел встретить Максима к широким воротам высокого забора учреждения. Поприветствовав друг друга, они направились в глубь весьма облагороженной территории института, которая изнутри оказалась похожей на маленькую деревушку с аккуратными газонами, ровно подстриженными кустами и свежепокрашенными бордюрами. Ни грязи, ни мусора, так ярко характеризующих город снаружи. Глава института, мужчина средних лет, приятной наружности, среднего роста, с седыми волосами и лысиной, сказал, что еще полвека назад периметр участка был обнесен колючей проволокой, входы и выходы охранялись милицией, за попытку побега отсюда пациентов даже сажали в тюрьму. Он указал рукой на стоящее за деревянным ограждением здание – на территории лепрозория находилась отдельная тюрьма для нарушителей закона. Рожденных в стенах заведения младенцев, сказал директор, отнимали у матерей и увозили в интернат для детей из лепрозориев за несколько сотен километров отсюда. В рамках госпрограммы помощи больным лепрой в двадцать третьем году прошлого века вышло постановление правительства «О мерах по борьбе с проказой», и астраханские власти выделили для этих целей один из лучших участков, на тот момент почти на границе города, – вот этот. По постановлению все больные были госпитализированы, а члены их семей и родственники – взяты на учет. Тогда единственным методом «лечения» была изоляция источника инфекции, то есть больного. После пятидесятых годов появились эффективные методы лечения, физические границы здесь рухнули, но границы психологические остались. Для большинства лепра все еще остается черной меткой, ставящей крест на социализации. Больные стараются скрывать диагноз от родственников и сторонятся людей, потому что те сторонятся их. Единственные люди, которые их не чураются, – работники лепрозория. Директор показал рукой на один из многочисленных деревянных домиков, расположенных тут в разных местах, и сказал, что этим домам по семьдесят лет, они были построены для легких больных, которые жили в этой резервации годами, иногда даже и по двадцать-тридцать лет. Врачи заменили им семью, другие пациенты – друзей. Для тяжелобольных работает стационар. Он поднял руку в направлении большого здания:

– Там ваш пациент. Его привезли сюда около месяца назад, и мы сразу же госпитализировали его по экстренным показаниям.