– Мне ведь никто не верил. А это с ее доброй руки я здесь отпуск провожу. Но если начну сейчас на этом громко настаивать, меня отсюда выпишут сразу в психушку. Если, конечно, вообще выпишут, – сказал он, глядя на собеседника.

– Как ты заразился? – тихо спросил Максим.

– Думаю, когда ваши утвердили обвинительное заключение и я повез вручать ей копию. Это была наша последняя с ней встреча. Ни одна из них не прошла у нас спокойно. Если бы мне в самом начале позволили ее взять под стражу в изолятор, не возникало бы никаких организационных трудностей. С самого начала и каждый раз, когда ее привозили ко мне, у меня руки тряслись, – скрюченными кистями Войлов изобразил тремор рук. – Я не мог нормально ни один документ напечатать при ней. Раздражительная всегда была, на вопросы отвечала гневно, с ненавистью. Не знаю, довелось тебе уже или еще нет пообщаться с ней, но эти ее выпады – просто нежить какая-то. Будто в нее бес вселился. Говорю, бабуль, ну я же знаю уже все, давай сама расскажи, как расправу учинила над журналистом. Как она меня покрыла отборным матом, как все зашаталось в кабинете, как свет заморгал – я думал, землетрясение. Только Корчагиной удавалось более-менее успокоить ее. Каждая подпись в деле с боем давалась. Не знаю, что бы мы делали, если бы не адвокатша. Правда, не могу понять, как все это можно объяснить разумно. Так я ничего и не выпытал у них.

– Мда… У нас вчера первое заседание было, – сказал Архангельский, почесав затылок. – Тоже не самые положительные эмоции испытал от ее компании. Я пока нахожу этому одно объяснение – в заключении психиатров. Завтра в суде хочу допросить эксперта. Может, он объяснит нам подробнее что-нибудь.

– Психиатры психиатрами, они попытались объяснить то, что в башке у бабки происходит. А то, что это проявляется и в окружающей ее действительности, увы, не входит в область психиатрии. Если только бабкин недуг не заразный и все вокруг нее тоже не поехали. Она-то фантазий никаких не выдает. Это мы все вокруг нее, получается, фантазируем? А сколько про нее местные мне нарассказывали – десятой части в дело не вошло, хрен кто согласился под протокол показания давать. Ее все село боится. Как я их только не уговаривал. Нет уж, говорят, уважаемый, вот мы тебе рассказали, а ты там давай сам как-нибудь дальше. Пока адвоката еще нет, говорю ей: «Агата Никаноровна, вот ножницы, надо ногти вам подстричь, правила такие». Я тебе, говорит, щас усы-то твои подстригу этими ножницами. И подстригла бы, не сомневаюсь, если бы дальше настаивал. А про зубы и говорить нечего. Но это, сто пудов, она его прикусила! А с каким боем мы у нее эту ночнушку ее забрали…

– Так что там с вашей последней встречей? – Максим не скрывал любопытства.

– Повез я ей копию обвинительного, – продолжил свой рассказ Войлов. – Пока до дома ее доехал, начало смеркаться. Адвоката дергать не стал – дело плевое по идее, считай, бумажки отдать да расписку получить. Стучу ей в окна, кричу-зову – ноль внимания, никто не отзывается. А свет в окошке горит. Ну че, думаю, зря приехал, что ль? Дай зайти попробую. Все-таки всю работу по делу провели, осталась ерунда, формальность – бумажку отдать, бумажку взять. Захожу во двор и смотрю, там, впереди на веранде, дверь входная в дом открывается. Медленно так, со скрипом. Я встал, стою и смотрю. Говорю: «Агата Никаноровна, это следователь Войлов. Мне надо вам копию документа вручить». Не успел договорить, как дверь с силой распахнулась, и оттуда из темноты на улицу выпрыгнул здоровый боров. Огромный хряк. Не меньше Вяземского – его ты видел, хотя бы на фото. И ринулся на меня, как дикий кабан. Ты не охотник?

– Нет, я больше по рыбалке.

– Ну вот кабан бежит напролом, не чувствуя никаких преград на пути. Только он визуально даже отличается от свиньи. Это была свинья, но будто бешеная. Там до меня было метров десять, я стоял у калитки и, когда увидел эту чушку, сразу машинально назад быстро выскочил на улицу. Я калитку ногой подпер, потому что, смотрю, она бежит ко мне целенаправленно. Подбежала и давай в калитку всей тушей биться. Чувствую, что не могу больше удерживать дверь, она мордой бьется – меня аж относит назад. Ну че делать, я ствол достал – у меня травмат с собой всегда. Перезарядил, от калитки отпрыгнул и давай бежать куда глаза глядят, подальше от этого места. Оглянулся, а чушка дверь вынесла, на землю шмякнулась, поднимается и за мной начинает нестись. Честно, не соображал в тот момент, куда бегу. Тупо бежал вперед. Там же речка рядом, я на мост забежал, смотрю – подбегает тоже, хрюкает так противно. Я ствол на нее направил: раз, два, три – в башку ей шмаляю, а ей че, ей похеру. Ей пули травмата этого только щекотно делают. Развернулся и дальше бегу сломя голову. Головой-то понимаю, что чушка в любом случае быстрее человека бежит, и стараюсь увиливать в стороны, через преграды какие-то пробегать. Еще не совсем стемнело, но сумерки уже. Там бочки какие-то были, ящики всякие, ограды разные. Где мог – укрывался и отстреливался. Она визжит, спотыкается, падает, но встает и дальше прет за мной. И тут рядом с домами стоял какой-то белый монумент в форме арки метра три высотой. Получилось так, что я на эту штуковину выбежал, а порося за мной, на пятки уже наступает. Ну, я под аркой этой пробежал и споткнулся обо что-то. Упал плашмя, разворачиваюсь лицом – свиньи след простыл. Я не видел, пробежала ли она за мной под аркой или остановилась перед ней, но ее не было больше. Вот хочешь, назови меня сумасшедшим, но свинья-то точно была. Я в нее всю обойму всадил до этого, пока убегал. И тут она исчезла.

Я потом уже на следующий день звонил в марфинскую администрацию, спрашивал, че это за постройка у них там возведена. Сказали, что это часовенку такую построили давно, потому что до церкви далеко было.

В общем, я поднялся с земли, отряхнулся. К херам, плюнул на эту расписку, бросился бегом к машине своей и пулей из этого проклятого Марфина! В контору вернулся, двери позапирал. Звоню руководу своему, говорю, что не смог вручить объебон [3] и что пишу рапорт на увольнение. Ебитесь со своей старой базлой сами дальше, как хотите, говорю. Мобилу выключил, водяры накатил и спать вырубился. Всю ночь ворочался как в бреду, просыпался в холодном поту, опять в сон проваливался. Все казалось, что в дверь с улицы кто-то ломится, будто барабанит громко. Под утро просыпаюсь, трясет всего, температура шпарит, чувствую. Руки зудят, рожа чешется. Включаю свет, смотрю в зеркало, а там – вот эта красота, собственно, что ты сейчас имеешь радость наблюдать.

Только вот что интересно. Наши потом участкового напрягали, чтобы он ей копию вручил, так он несколько дней до бабки достучаться не мог. Потом внучка ее из города вернулась, они вместе в дом зашли, а бабка там с постели встать не может, больная валяется. Рожа в синяках, руки в синяках. Упала, говорит. Ага, упала она, бедолага. Жалко, ножа у меня не было в тот вечер. Я бы свинье под ухо засадил пару раз и посмотрел бы потом, как они бабку нашли дома с колото-резаными. Я тебе говорю, это она на меня порчу навела.

– Да почему ты решил, что твоя болезнь – ее рук дело? – нахмурившись, спросил Максим.