Я поймал Макса Левберга в неудачное время. Онвисел на телефоне, говорил, яростно жестикулируя и ругаясь, как пьяный матрос.Что-то насчет судебного процесса в Сент-Поле, на котором он предположительнодолжен был выступать как свидетель. Я притворился, что делаю пометки вблокноте, разглядывал внимательно пол, пытаясь не прислушиваться к тому, как оншаркает ногами под столом, дергая все время за телефонный провод.

Наконец он с размаху кидает трубку.

— Ты их схватил за шиворот, — быстро говоритон мне, что-то ища среди завалов бумаг на столе.

— Кого?

— «Дар жизни». Я вчера вечером прочитал всюпачку документов. Типичная гнусная долговая страховка. — Он поднимает увесистуюпапку с бумагами с угла стола и с размаха падает на стул. — Ты знаешь, чтотакое долговая страховка?

Мне кажется, я знаю, но боюсь, что онпотребует подробного определения.

— Черные называют ее «страхоуличной». Дешевыемелкие полисы продаются людям с низкими доходами у них дома.

Агенты, которые распространяют их каждуюнеделю, приходят за взносами и ведут в платежных книжках, которые остаются узастраховавшихся, особую долговую колонку. Они наживаются на темных,необразованных людях, а когда те делают на основании полисов заявки настраховочные суммы, компании им отказывают. Извините, но это или то неподпадает под оплату. Они чрезвычайно изобретательны, когда ищут повод дляотказа.

— И с ними никогда не судятся?

— Редко. Исследования показали, что толькоодин из тридцати недобросовестных отказов доходит до суда. Компании это знают,конечно, и этим пользуются. И, обрати внимание, они охотятся за представителяминизших классов, зная, что эти люди боятся юристов и законов.

— А что бывает, когда на компанию подают всуд? — спрашиваю я.

Макс машет рукой то ли на жука, то ли на муху,и при этом две страницы взлетают со стола и медленно планируют на пол. Онсильно трещит суставами пальцев.

— Вообще-то ничего особенного, В стране былонесколько громких процессов, когда присудили выплатить в виде возмещения ущербасуммы держателям страховок. Я сам в двух или трех принимал участие. Ноприсяжные не очень охотно делают миллионерами простаков, которые покупаются надешевую страховку. Поразмысли над этим. Вот, например, пострадавший имеет пятьтысяч долларов согласно медицинским документам, которые определенно подлежатоплате по условиям полиса. Но компания отвечает «нет». А сама компания имееткапитал, скажем, двести миллионов. На судебном процессе адвокат пострадавшегопросит присяжных о выплате просимых пяти тысяч, а также требует, чтобы компаниюприсудили к выплате нескольких миллионов за моральный ущерб.

Но это редко удается. Они дадут пять, бросяткак подачку еще десять тысяч возмещения ущерба, и опять же компания оказываетсяв выигрыше.

— Но Донни Рей Блейк умирает. И умираетпотому, что ему не могут сделать пересадку костного мозга, а это входит вперечень оплачиваемых услуг. Я прав?

Левберг ехидно улыбается:

— Ты прав, это так, действительно. Основываясьна том, что родители тебе рассказали. А это всегда, как правило, недостаточноточно.

— Но если все правда? — спрашиваю я, указываяна бумаги.

Он пожимает плечами и опять улыбается:

— Тогда это хорошее дело. Не великое, нохорошее.

— Не понимаю.

— Это просто, Руди. У нас здесь штат Теннесси.Страна тысячных, а не миллионных приговоров. Здесь никто никому не присуждаеткрупные возмещения ущерба. Присяжные у нас народ чрезвычайно консервативный.Доход на душу населения довольно низкий, так что присяжные везде с трудом идутна то, чтобы обогащать своих соседей. В Мемфисе особенно тяжело вынестиприличный вердикт.

Бьюсь об заклад, что Джонатан Лейк такоговердикта добился бы. Смог бы. И может, и мне отрезал маленький кусочек пирога,если бы я принес ему это дело. Несмотря на похмелье, колесики в голове все-такикрутятся.

— Так что же мне делать? — спрашиваю я.

— Преследовать ублюдков по суду.

— Но у меня еще нет адвокатской лицензии.

— У тебя нет. Так что пошли этих людей ккакому-нибудь ловкому, умеющему настоять на своем адвокату, выступающему вгородских судах. Позвони кое-каким людям в их поддержку, сам поговори садвокатом. И напиши Смуту двухстраничный отчет, а после этого можешь считатьдело оконченным. — Левберг вскакивает на ноги, потому что зазвонил телефон, ишвыряет папку мне. — Здесь список из трех десятков процессов по иску онедобросовестности со стороны страховых компаний, с которыми, если тебеинтересно, стоило бы познакомиться.

— Спасибо, — отвечаю я.

Он машет, чтобы я уходил. Когда я выхожу, МаксЛевберг уже снова орет в телефонную трубку.

Юридический колледж привил мне ненависть кисследовательской работе. Я пробыл здесь три года, и почти половина скорбныхдней и часов, проведенных тут, была занята копанием в старых книгах с истертымипереплетами в поисках всяких древних процессов и судебных прецедентов, чтодолжны были поддержать примитивные законотворческие теории, к которым ни одинюрист в здравом уме на практике не обращался десятки лет. Преподаватели любятпосылать студентов на этот остров сокровищ. Авось что-нибудь и откопают.Профессора, которые в большинстве своем преподают потому, что не смогли найтиприменение своим теориям и способностям в реальном мире, считают необходимымнатаскивать нас в умении разыскивать какие-то замшелые судебные процессы икратко их резюмировать.

Все это для того, чтобы мы получили хорошиеотметки и с ними возможность начать заниматься делом в качестве молодых, хорошообразованных юристов.

Но это особенно характерно для первых летобучения. Сейчас уже полегче, и, может быть, есть свой резон и в этом безумномкладоискательстве. Мне тысячу раз приходилось слышать, что большие, солидныефирмы обычно закабаляют своих зеленых новобранцев, отправляя их на два года вбиблиотеки писать короткие резюме и планы-памятки для предстоящих процессов.

Но часы, кажется, стоят на месте, еслизанимаешься такими юридическими изысканиями на несвежую голову. Головная больусиливается. Руки все еще дрожат. Букер находит меня в моем закутке ужевечером. Передо мной на столе с дюжину раскрытых книг и список процессов,врученный Левбергом, которые надо изучить.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Букер.