Половицы скрипят под ногами, когда я подхожу квходной двери и озираюсь по сторонам, ожидая, что сейчас выскочит большая злаясобака с острыми зубами. Уже поздно, почти стемнело, но подъезд не освещен.Тяжелая деревянная дверь широко распахнута, и сквозь вторую, стеклянную, я вижуочертания маленькой прихожей. Я не могу нащупать кнопку звонка и поэтому оченьтихо стучу по стеклу. Оно дребезжит.

Я задерживаю дыхание — лая собак не слышно.

Ни звука. Ни движения. Я стучу погромче.

— Кто там? — раздается знакомый голос.

— Мисс Берди?

В холле показывается фигура, загорается свет,и вот она сама, в том же платье из хлопка, в котором была вчера в «Доме пожилыхграждан из «Кипарисовых садов»». Она прищуривается и разглядывает меня из-застекла.

— Это я, Руди Бейлор. Студент-юрист, с которымвы вчера разговаривали.

— Руди! — Она просто в восторге от того, чтовидит меня.

Я слегка смущаюсь на секунду, а затем внезапномне становится грустно. Она живет одна в этом страшном запущенном доме иуверена, что семья ее покинула, и единственная отдушина — проявлять заботу отех старых, никому не нужных людях, которые каждый день собираются на ленч,чтобы спеть одну-две песни. Мисс Берди Бердсонг очень одинокий человек. Онаторопливо отпирает стеклянную дверь.

— Входите, входите, — повторяет она, абсолютноне проявляя ни удивления, ни любопытства.

Она берет меня под локоть, ведет черезприхожую и далее по коридору, на ходу ударяя поднятой рукой по выключателям.Лампочки одна за другой загораются, освещая дорогу, стены увешаны десяткамистарых фамильных портретов. Половики пыльны и протерты до дыр. Пахнет сыростьюи затхлостью. Старый дом сильно нуждается в основательной уборке и обновлении.

— Как любезно, что вы заехали, — говорит оналасково, все еще сжимая мой локоть. — Вам вчера понравилось с нами?

— Да, мэм.

— Не желаете ли навестить нас снова?

— У меня к вам срочное дело.

Она усаживает меня за кухонный стол.

— Кофе или чай? — спрашивает мисс Берди, шумноустремляясь к шкафу и опять ударяя по выключателям.

— Кофе, — отвечаю я, оглядывая кухню.

— Как насчет растворимого?

— Чудесно. — После трех лет обучения вколледже я забыл разницу между растворимым и тем, что мелют из настоящих зерени варят.

— Сливки или сахар? — спрашивает она, подходяк холодильнику.

— Просто черный.

Она кипятит воду, ставит чашки, садится застол напротив меня и широко улыбается. Я наполнил для нее этот деньсодержанием.

— Я просто в восторге, что вижу вас, —сообщает она в третий или четвертый раз.

— У вас прекрасным дом, мисс Берди, — говорюя, вдыхая воздух, пахнущий мускусом.

— О, спасибо. Мы с Томасом купили егопятьдесят лет назад.

Кастрюли и сковородки, раковина и краны, плитаи тостер — все по крайней мере сорокалетней давности. Холодильник, по-видимому,выпуска шестидесятых годов.

— Томас умер одиннадцать лет назад. Здесь мывырастили с ним обоих сыновей, но я о них охотно умолчала бы. — Ее веселое лицона секунду омрачилось, но вот она опять улыбается.

— Разумеется. Конечно.

— Давайте поговорим о вас, — предлагает она.Но это как раз та тема, которой я бы с удовольствием избежал.

— Конечно, почему нет? — И я набираюсьмужества перед неминуемым допросом.

— Откуда вы родом?

— Я родился здесь, но вырос в Ноксвилле.

— Очень приятно. А где вы учились в школе?

— В Остин-Пи.

— В Остин… где?

— В Остин-Пи. Это маленькая школа вКларксвилле. На государственной субсидии.

— Как чудесно! А почему вы выбрали юридическийколледж в Мемфисском университете?

— Но это действительно хороший колледж, акроме того, мне нравится Мемфис… — Есть и еще две причины. Меня приняли в этотуниверситет, и я мог оплатить там учебу.

— Как замечательно. А когда вы его окончите?

— Буквально через несколько недель.

— Тогда, значит, вы станете настоящимадвокатом. Как замечательно. А где вы будете работать?

— Ну, этого я еще не знаю. Последнее время ямного думаю о том, чтобы открыть забегаловку, то есть собственную контору. Я человекнезависимый и не уверен, что смогу работать на кого-нибудь другого. Я хочузаниматься адвокатской практикой по собственному усмотрению.

Она молча меня разглядывает. Больше неулыбается. Глаза смотрят холодно, пристально. Она удивлена.

— Это замечательно, — повторяет она ивскакивает, чтобы сделать кофе.

Если эта милая, гладенькая леди стоитнесколько миллионов, она проявляет просто чудеса ловкости, скрывая подобныйфакт. Я внимательно присматриваюсь к обстановке.

Стол, на который я облокотился, на алюминиевыхножках, и бесцветный пластиковый верх уже очень затерт. Она живет в довольнозапущенном доме и ездит на старом автомобиле. Здесь явно нет ни горничных, нислуг. Ни декоративных маленьких собачек.

— Как замечательно, — вновь говорит она иставит две чашки на стол. Они не дымятся. В моей что-то едва теплое.

Кофе жидкий, безвкусный и пахнет плесенью.

— Хороший кофе, — говорю я, облизываясь.

— Спасибо. И значит, вы собираетесь завестисвою собственную маленькую контору? Сначала, как вы понимаете, вам будеттрудно.

— Да, подумываю. Но если стану усердноработать и справедливо относиться к людям, мне нечего будет беспокоиться о том,чтобы у меня не переводились клиенты.

Она искренне улыбается и тихо покачиваетголовой.

— Ну это же просто чудесно, Руди. И какмужественно с вашей стороны. Я считаю, хорошо бы было побольше таких людей, каквы, в вашей профессии.