меня куда больше, чем мертвое, неподвластное тлению тело.

– Оттуда же… Не может вылезти новая троица… Так?

Стефан смотрел на меня и молчал. Его холодная отчужденность напоминала, что я сам просил не мешать мне выбрать то, что я выбрал.

– Нет, – наконец молвил он, потому что я не приближался. – Не должна. Троица – гигантские массивы информации. Здесь такого нет.

– А что есть?

Он не ответил. Вместо этого обвел госпожу М. пристальным взглядом и, задержавшись на обращенном к потолку лице, молвил:

– Посмотри на меня.

Госпожа М. не шелохнулась. Но, кажется, этого и не требовалось. Кажется, они находились достаточно близко друг к другу, чтобы встретиться взглядами без лишних движений. С моего места было не различить. Зато я отлично увидел другое – как Стефан, склонившись над разрезом, погрузил внутрь руку и принялся искать сам.

– Ну что? – спрашивал я время от времени.

– Не мешай, – отвечал он еще реже.

Он искал иначе, прицельно, с изнанки ощупывая видимые границы тела.

– Откуда ты знаешь, что делать? – спросил я, наконец, вернувшись к ним.

– Раньше… – Стефан замолчал, прислушиваясь к ощущениям, – она была на правильном месте.

– Она?..

Он что-то дернул. Что-то дернулось в ответ. Уперевшись свободной рукой, он рванул на себя это что-то, и оно, извиваясь, вырвалось на свет, и я увидел бордовое закостенелое соцветие с отверстиями, похожее на сухой лотос. Стефан держал его, как змею, под голову, за длинную перекрученную жилу. Его рука дрожала от ее попыток вернуться обратно в темноту.

– Коронарная артерия, – сказал Стефан.

– Обалдеть… – выдохнул я.

Не только из-за общей картинки, но и щепоти света в одном из отверстий. Это была она. Без сомнений. Причина моих дежа антандю. Ради чего воскрес он. Что почти убило Хольда. Что могло спасать людей, делая из них функции госпожи-старшего-председателя. Что искажало тех, кто хотел того же. На кончике бенгальского огня, как полярная звезда, снятая с неба…

Это была искра.

Стефан вытащил ее из соцветия и отпустил жилу. Шипя и извиваясь, та втянулась в госпожу М. Искра тоже мгновенно исчезла – в его сомкнутой ладони.

– Что теперь? – промолвил я.

Он склонил голову знакомым Ариадниным проворотом – прислушиваясь. Я мог бы подумать, что он пытался уйти от ответа на мой вопрос, если бы ему в принципе было до меня какое-то дело.

– Слышишь?

Я мотнул головой.

– Похоже на птиц, – добавил Стефан.

И когда он сказал, я тоже услышал это. Крылья и воздух. Свист маховых перьев. Они приближаются, успел подумать я. А сказать – не успел. Из вскрытой груди госпожи М. взметнулся ярко-красный столб света.

Мы отшатнулись. Свет достиг потолка и рассыпался на отдельные пучки. Я сощурился, вглядываясь. Это правда были птицы. Полупрозрачные, будто голограммы, похожие на крупных почтовых голубей. Они метались под потолком, пронзительно крича, пикировали вниз, врезаясь в леса и колонны, и, разбиваясь о них со звуком, напоминавшим треск электричества, сыпались на пол всполохами красного света.

Стефан что-то сказал. Как мне показалось, на латыни. Затем повысил голос:

– Это вымерший вид попугаев!

Заслоняясь от них рукой, я посмотрел на госпожу М. Из раскрытой груди выталкивала себя огромная, подергивающаяся контуром голографическая змея. Стефан тоже заметил ее, схватил с подноса зажим и вонзил в голову. Змея рассыпалась. Красные блики завихрились над плитой. Стефан метнулся куда-то в сторону, а вернулся с катушкой скотча.

– Помоги! – Он приподнял госпожу М.

Я перехватил ее и сгреб в кулак блузку, когда, заклеив разрез вдоль, он принялся обматывать все тело скотчем. Попугаи метались, разбиваясь, со страшной неистовостью. Красный свет сыпался нам на головы. Израсходовав катушку, Стефан отступил. Туловище госпожи М. стало похоже на плотно запакованный манекен. Но, кажется, больше ничто не пыталось вырваться из него наружу.

– Так, – я втянул носом воздух. – А это что такое?

– Я же сказал, – выдохнул Стефан. – Что-то мертвое.

Мне было почти приятно, что его голос растрескался так же, как и мой. Он на ощупь отложил катушку, оперся на плиту и, вновь прислушавшись – пара-тройка попугаев еще металась где-то за лесами – громко сказал:

– Рано.

Я посмотрел на, затем за него. Стоя в воротах – все такая же, в красном, в Русалке, – Нимау топтала осколки света, как выкатившиеся из костра угли.

– Иду на хтонь, – хмыкнула она.

Стефан обернулся:

– Остальные пусть подождут снаружи.

Переводя взгляд с него на нее и обратно, я вдруг со смутной тревогой пожалел, что перешел за алтарную плиту, как он попросил. Теперь я был дальше всех от выхода.

– Что теперь? – повторил я. – Когда все искры у тебя.

– Я мог бы исполнить их волю, – сказал Стефан. – Если бы хотел того же.

– То есть… Ты знаешь, какой у искр предикат? Знал все это время?

– Все это время? – эхом вторил он. – Для нас с тобой речь о колоссально различных периодах.

Стефан вернулся к госпоже М., свел края блузки и принялся методично застегивать ее.

– Искры – результат декомпозиции. Декомпозиция – производная убийства. Убийства, – с нажимом повторил он, продевая очередную пуговицу, – живого разумного существа. Со своими чаяниями, реакциями и, без сомнений, планами на будущее. Чего оно могло хотеть за мгновение до гибели?

Я растерянно следил за его пальцами, за исчезающим в ткани блеском скотча.

– Не умирать?

Стефан издал звук, тот самый звук из прошлого, на который не имел выражения лица. Сейчас, чужого – тем более.

– Если бы сердце последней функции выдержало удар, троица выжила бы. Но оно не смогло сохранить физическую целостность. Это и стало причиной гибели, в биологическом смысле. Останки запечатлели в мгновении волю своего хозяина, но преобразовали сообразно усеченным возможностям новорожденных объектных структур. Перевели с разумного на неразумный. С живого на предметный. Если грубо.

Он замолчал, продевая в петлю последнюю пуговицу, сметая с ткани не то складку, не то каменную пыль.

– Быть целым… – прошептал я.

– Есть воля насильно разъединенных частей.

– Но тогда… Получается… Чтобы исполнить предикат искр, их надо просто… Соединить? Мы можем сделать это? Прямо сейчас? Вернуть им целостность?

– Я сказал: я не хочу того же.

– Я хочу! Я могу сделать!

Стефан поднял на меня пристальный заполярный взгляд:

– Мне это неинтересно.

Нимау обходила нас медленно, по кругу, но сейчас это волновало меня в последнюю очередь.

– Поведение искр определено конкретным предикатом. И вот, сколько с ним вышло проблем. Если исполнить его, объединив части в целое, мы вернем в мир сердце троицы. Это опасно. И попросту глупо. Оно должно остаться там, где ему место – в мифах и редких воспоминаниях.

– Но троица мертва… – свистяще выдохнул я.

– Я тоже, – напомнил Стефан. – Но вот мы оба здесь.

Я не знал, что ответить. Он и не ждал. Молвил:

– Поднимайся.

Госпожа М. послушно села на плите. Лицом к нему, спиной ко мне. Нимау в стороне тихо хмыкнула.

– Что с городом? – спросил он, услышав.

– Архонты расчехлили резервные источники, – не приближаясь, ответила она. – Электроснабжение восстановлено в центральных районах, но на юге по-прежнему тьма. В новостях вещают об