— Хорошо. Командуй ты, — сказал он. — Пусть даже онкомандует, если тебе так хочется. И пропадите вы оба пропадом! — Он смотрелженщине прямо в лицо, и в его взгляде не было ни приниженности, ни страха. —Может, я в самом деле обленился и слишком много пью. Считай меня трусом, хотьэто и неверно. Но я не дурак. — Он помолчал. — Командуй, и пусть это доставиттебе удовольствие. Но если ты не только командир, а еще и женщина, так хотьпокорми нас чем-нибудь.

— Мария! — крикнула жена Пабло. Девушка высунула головуиз-за попоны, закрывавшей вход в пещеру. — Теперь войди и собери нам поужинать.

Девушка прошла к низенькому столику у очага, взялаэмалированные миски и поставила их на стол.

— Вина хватит на всех, — сказала Роберту Джордану женаПабло. — Не слушай этого пьянчугу. А выпьем — еще достанем. Кончай свое чудноевино и налей себе нашего.

Роберт Джордан допил кружку одним глотком и, чувствуя, каквыпитый залпом абсент разогревает его еле заметным, влажным, внутренним, как отхимической реакции, теплом винных паров, двинул свою кружку по столу. Девушказачерпнула ею вина и улыбнулась ему.

— Ну что ж, видел ты этот мост? — спросил цыган.

Остальные, все еще молчавшие после отреченья от Пабло,подались вперед, приготовясь слушать.

— Да, — сказал Роберт Джордан. — Это будет нетрудно. Хотите,покажу?

— Да, друг. Нам это интересно.

Роберт Джордан вынул из нагрудного кармана записную книжку ипоказал свои наброски.

— Смотри, как похоже, — сказал плосколицый, которогоназывали Примитиво. — Тот самый мост.

Водя по бумаге кончиком карандаша, Роберт Джордан объяснил,как надо будет взрывать мост и где будут заложены шашки.

— До чего просто! — сказал один из братьев, тот, что сошрамом, его звали Андрес. — А как их взрывают?

Роберт Джордан объяснил и это и, объясняя, почувствовал, чтодевушка, заглядывая в его записную книжку, оперлась на его плечо. Жена Паблотоже смотрела. Только Пабло не проявлял никакого интереса; он сидел один сосвоей кружкой и то и дело черпал себе вина, которое Мария налила в большуюмиску из бурдюка, висевшего на стене левее входа в пещеру.

— Тебе часто приходилось делать это? — тихо спросила девушкаРоберта Джордана.

— Часто.

— А мы увидим, как это будет?

— Да. Обязательно.

— Обязательно увидишь, — сказал Пабло со своего места устола. — Еще как увидишь!

— Замолчи, — сказала ему женщина и, вспомнив вдруг, что онапрочла днем на руке Роберта Джордана, загорелась дикой, безрассудной злобой. —Замолчи, трус! Перестань каркать, стервятник! Замолчи, убийца!

— Хорошо, — сказал Пабло. — Я молчу. Здесь командуешь ты, нуи рассматривай, какие там нарисованы картинки. Только не забывай, что я недурак.

Жена Пабло почувствовала, как ее гнев уступает место печалии предчувствию гибели всех надежд и всех обещаний. Это чувство было знакомо ейеще с детства, и она хорошо знала, когда и почему оно появляется. Сейчас онопришло неожиданно, и, стараясь отогнать его, не позволяя ему касаться себя, непозволяя ему касаться ни себя, ни Республики, она сказала:

— Ну, давайте ужинать. Мария, разложи мясо по мискам.

Роберт Джордан откинул попону, закрывавшую вход, и, выйдя изпещеры, глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Туман рассеялся, и показалисьзвезды. Ветра не было, и после спертого воздуха пещеры, в котором смешивалисьтабачный дым и дым очага, запахи жареного мяса и риса, шафрана, перца иоливкового масла, винно-смолистый дух от большого бурдюка, подвешенного у входаза шею, так что все четыре ноги торчали в стороны, а из той, откуда цедиливино, капли падали на землю, прибивая пыль, после пряного аромата каких-тоневедомых ему трав, которые пучками свешивались с потолка вперемешку сгирляндами чесноку, после медного привкуса во рту от красного вина и чеснока,после запаха лошадиного и человечьего пота, которым была пропитана одеждасидевших за столом людей (острая кислятина человечьего пота с примесьютошнотворно-сладкого запаха засохшей пены с лошадиных боков), — после всегоэтого приятно было вбирать полной грудью чистый ночной воздух гор, отдающийхвоей и росистой приречной травой. Роса была обильная, потому что ветер улегся,но Роберт Джордан решил, что к утру подморозит.

Он стоял перед входом в пещеру, стараясь надышаться, ивслушивался в звуки ночи. Он услышал отдаленный раскат выстрела, потом криксовы в нижнем лесу, там, где был загон для лошадей. Потом из пещеры донеслосьпение цыгана и мягкие переборы гитары. «Наследство мне оставил отец», — вывелнарочито гортанный голос, немного задержался на высокой ноте и продолжал:

Месяц, звезды и солнечный свет,

Никак его не истрачу я,

А скитаюсь уж сколько лет!

Гитара забренчала быстрыми аккордами в знак одобрения певцу.

— Хорошо поешь, — услышал Роберт Джордан чей-то голос. —Теперь каталонскую, цыган.

— Не хочу.

— Давай. Давай. Каталонскую.

— Ну, ладно, — сказал цыган и затянул уныло:

Черна моя кожа,

Приплюснут нос,

Но я человек все же.

— Ole! — крикнул кто-то. — Давай, давай, цыган!

Голос певца окреп и зазвучал печально и насмешливо:

Я негром, а не каталонцем рожден,

За это хвала тебе, боже.

— Ну, расшумелись, — сказал голос Пабло. — Уймись, цыган!

— Да, — подхватил голос женщины. — Глотка у тебя здоровая.Таким пением ты всех окрестных guardia civil соберешь, а слушать все-такипротивно.

— Я еще песенку знаю, — сказал цыган, и гитара началавступление.

— Держи ее при себе, — ответила ему женщина.

Гитара смолкла.

— Я сегодня не в голосе. Потеря, значит, невелика, — сказалцыган и, откинув попону, вышел в темноту.

Видно было, как он постоял у дерева, потом направился кРоберту Джордану.

— Роберто, — тихо сказал цыган.

— Да, Рафаэль, — откликнулся Роберт Джордан. По голосуцыгана он сразу понял, что вино на него подействовало. Сам он тоже выпил немало— две кружки абсента и еще вино, но голова у него оставалась холодной и ясной,потому что сложность, возникшая из-за Пабло, все время держала его внапряжении.