— Почему ты не убил Пабло? — спросил цыган совсем тихо.

— А зачем его убивать?

— Рано или поздно все равно придется. Почему ты невоспользовался случаем?

— Ты это серьезно?

— А как ты думаешь, чего ждали все? Как ты думаешь, зачемПилар услала девушку? По-твоему, после таких разговоров все может остаться какбыло?

— Что ж вы сами его не убили?

— Que va[11], — сказал цыган спокойно.

— Это твое дело. Три или четыре раза нам казалось, что вотсейчас ты его убьешь. У Пабло нет друзей.

— Мне приходила такая мысль, — сказал Роберт Джордан. — Но яот нее отказался.

— Это было каждому ясно. Все видели, что ты готовишься.Почему ты этого не сделал?

— Я боялся, что это будет неприятно вам или женщине.

— Que va! Женщина сама ждала этого, как шлюха ждет взлетабольшой птицы. Ты моложе, чем кажешься.

— Может быть.

— Убей его сейчас, — настаивал цыган.

— Это будет убийство из-за угла.

— Тем лучше, — сказал цыган совсем тихо. — Риску меньше. Ну?Убей его.

— Я так не могу. Это подло, а тем, кто борется за наше общеедело, подлость не к лицу.

— Ну, вызови его на ссору, — сказал цыган. — Все равно тыдолжен его убить. Ничего другого не остается.

В эту минуту, не спугнув тишины, из-за деревьев вылетеласова, ринулась вниз, на добычу, потом снова взмыла, хлопая крыльями быстро, нобесшумно.

— Вот смотри, — сказал в темноте цыган. — Так должны быдвигаться люди.

— И так же слепнуть днем, сидеть на дереве и ждать, когдавороны заклюют? — спросил Роберт Джордан.

— Это бывает не часто, — сказал цыган. — И то развеслучайно. Убей его, — продолжал он. — Смотри, потом трудней будет.

— Все равно момент уже упущен.

— Вызови его на ссору, — сказал цыган. — Или сделай этотишком.

Попона, которой был завешен вход, приподнялась, пропускаясвет. Кто-то вышел из пещеры и подошел к ним.

— Ночь ясная, — сказал глухой, тусклый голос. — Завтра будетхорошая погода.

Это был Пабло.

Он курил русскую папиросу, и когда затягивался, огонек,разгораясь, освещал его круглое лицо. При свете звезд можно было различить егомассивное туловище и длинные руки.

— Не обращай внимания на Пилар, — сказал он РобертуДжордану. Папироса вдруг вспыхнула ярче и на миг стала видна в его руке. — Нанее иногда находит. Но она хорошая женщина. Она предана Республике. — Теперьогонек папиросы подрагивал в воздухе при каждом его слове. Говорит с папиросойво рту, подумал Роберт Джордан. — Нам с тобой ссориться ни к чему. Мы во всемсогласны. Я рад, что ты пришел к нам. — Папироса опять вспыхнула. — Споров тыне слушай, — сказал он. — Мы все тебе рады. А теперь ты меня извини. Я пойдувзгляну, как там привязали лошадей.

Он скрылся в чаще по направлению к поляне, и сейчас же снизудонеслось лошадиное ржанье.

— Видишь, — сказал цыган. — Теперь видишь? Вот и упустилслучай.

Роберт Джордан молчал.

— Пойду тоже туда, — сердито сказал цыган.

— Зачем?

— Que va, зачем. Посмотрю хоть, чтоб он не сбежал.

— А он может взять лошадь и уйти понизу?

— Нет.

— Тогда иди туда, где его можно задержать.

— Там Агустин.

— Вот и ступай поговори с Агустином. Расскажи ему, что тут унас вышло.

— Агустин его с радостью убьет.

— Тем лучше, — сказал Роберт Джордан. — Вот ступай ирасскажи ему все, как было.

— А потом?

— Я спущусь вниз, на поляну.

— Хорошо. Вот это хорошо. — В темноте Роберт Джордан невидел лица Рафаэля, но угадывал на нем улыбку. — Вот теперь я вижу, что тыподтянул штаны, — сказал цыган одобрительно.

— Ступай к Агустину, — сказал ему Роберт Джордан.

— Иду, Роберто, иду, — сказал цыган.

Роберт Джордан вошел в чащу и стал пробираться к поляне,ощупью находя дорогу между деревьями. На открытом месте тьма была не такаягустая, и, дойдя до опушки, он разглядел темные силуэты лошадей, бродивших напривязи по поляне. Он сосчитал их при свете звезд. Их было пять. Роберт Джордансел под сосной лицом к реке и стал думать.

Я устал, думал он, и, может быть, я рассуждаю неправильно.Но моя задача — мост, и я не смею попусту рисковать собой, пока не выполню этузадачу. Конечно, иногда бывает так, что не рискнуть там, где нужно рискнуть,еще хуже, но до сих пор я старался не мешать естественному ходу событий. Еслицыган говорит правду и от меня действительно ждали, что я убью Пабло, я долженбыл его убить. Но я не был уверен в том, что от меня этого ждут. Нехорошочужому убивать одного из тех, с кем приходится работать. Можно убить в бою,можно убить, подчиняясь дисциплине, но здесь, я думаю, это вышло бы оченьнехорошо, хотя соблазн был так велик и казалось, это самое простое и ясноерешение. Но в этой стране нет ничего ясного и простого, и хотя жена Пабловнушает мне полное доверие, трудно сказать, как бы она отнеслась к столь крутоймере. Смерть в таком месте может показаться чем-то очень мерзким, безобразным истрашным. Не знаю, не знаю, как бы она отнеслась. Без этой женщины здесь не ждини дисциплины, ни порядка, а при ней все может еще наладиться очень хорошо.Лучше всего было бы, если б она сама его убила, или цыган (только он не убьет),или часовой Агустин. Ансельмо сделает это, если я скажу, что так нужно, хоть они говорит, что не любит убивать. По-моему, он ненавидит Пабло, а мне ондоверяет и видит во мне представителя того дела, в которое верит. Тут только онда эта женщина и верят в Республику по-настоящему; впрочем, об этом еще раноговорить.

Когда его глаза привыкли к свету звезд, он увидел, что возлеодной из лошадей стоит Пабло. Лошадь вдруг подняла голову, потом нетерпеливомотнула ею и снова принялась щипать траву. Пабло стоял возле лошади,прислонившись к ее боку, покачиваясь вместе с ней, когда она натягивалаверевку, похлопывая ее по шее. Его ласка раздражала лошадь, мешая ей пастисьспокойно. Роберт Джордан не видел, что делал Пабло, и не слышал, что он говориллошади, но видел, что он не отвязывает ее и не седлает. Он сидел и наблюдал заПабло, стараясь прийти к какому-нибудь решению.