будешь со мною играть в папу-барсука.

— Господи боже мой, что за ребёнок. Ладно, я буду папой-барсуком. Что делает папа-барсук?

— Он делает кофе.

Кофе Ирвину обычно запрещалось с объяснением «ты и так бешеный» от Марики или «позже» от Шандора, но сейчас был такой день, день барсука. И день не подвёл. Марика сказала:

— Ладно, ладно, мелкий барсук, кофе с мороженым. Мои подруги тоже будут барсуками?

Ирвин замер на миг, поражённый перспективой.

— Да! Все до одной. Только одна пусть будет братец-бурундук.

Когда в дом вошла первая из подруг Марики, Ирвин как раз готовил смесь для мыльных пузырей. Марика начала:

— Куда без тапок… — и не закончила, потому что увидела пенную лужу на полу ванной комнаты.

— Я тут делал для пузырей, — сознался Ирвин, отступая за лохань, — помоги мне?

— Ух, я бы помогла, — Марика вытащила из угла большую тряпку, — что? Вытирай давай. У тебя хоть соломинка есть?

Ирвин продемонстрировал соломинку. Когда Марика, согнувшись, вытирала разводы, оставшиеся после его попыток, в ванную вошла девушка — в какой-то плоской вязаной шляпе с хвостиком, как у зайца, наверху, в красной юбке и в красных сапогах. Ирвин застыл.

— Привет, душа моя, — сказала Марика, распрямляясь. — Это Ирвин, вы виделись в лесу. Ай, извиняюсь, это маленький барсук. А я отец-барсук. А ты, знаешь ли, братик-бурундук.

— Мариша, ты в уме?

— Мелкий барсук, вот эту деву зовут Ирмой, если ты забыл. Если она не хочет быть бурундуком, чур я не виновата. Ирма, что тебе стоит, он за это не сдаст нас маме-барсуку.

— Арчибальду?..

— Шандору, испорченная ты женщина. Испорченный брат-бурундук звучит двусмысленно. Ирвин, бурундуки идут пить кофе и поделятся, если ты очень попросишь.

В тот раз, в лесу, болели руки и чесалась спина, и Шандор ещё ни разу не обнимал его перед сном и не напевал. Но дома всё было иначе, дома Ирвин был хозяином. Подруг Марики нужно было научить:

— как складывать хлопушку из листа бумаги;

— как выдуть огромный пузырь прямо на столешнице;

— как достать яблоко из воздуха («мы тоже можем!»). Ирвин так восхитился, что угостил всех, а бурундуку Ирме достал мандарин, хоть сам не помнил, что это такое.

— Это расположение, — сказала Марика, — цени!

Ирма в ответ дала Ирвину поиграть свой браслет тёмного дерева, янтарные серёжки и фигурку, которая была одновременно карлик и птица, смотря как ты повернёшь. Марика восседала на столе, болтала ногой.

— Так, братья-барсуки. Мы в деле или мы на обочине жизни?

Ирма подняла руку:

— В деле.

— В деле.

Черноволосая скривилась:

— Не знаю, у меня работа есть.

— На обочине жизни, — постановил Ирвин, черноволосая на него оглянулась, но Марика сказала:

— Он за мной повторяет, извини. Давайте выпьем, пока мы все вместе в последний раз.

— И ты уйдёшь в леса?

— Я в них уже живу.

Они жгли свечи и кидали в воду воск. Играли с Ирвином в «у кого колечко» и потом в «каждый барсук моет чуть-чуть посуды». Держали Ирвина за две руки, стоя по сторонам, и тот поджимал ноги и качался.

Марика спрашивала:

— Ну, ну, ну, вы видите? И ни в кого он не превратился, и нормальный ребёнок, вам не то рассказывали.

И Ирма, надевая свою шапку, похожую на шляпку жёлудя, сказала:

— Бурундук придёт ещё.

Вечером, когда Шандор лежал на диване, Ирвин не выдержал и сказал:

— Шандор, а я был барсуком.

— Да что ты говоришь.

— И все другие тоже были барсуками.

— Да?

— Но я тебе не скажу, кто они были.

— Не знаю, как я это переживу.

Шандор лежал на диване, а Ирвин лежал на Шандоре. Подошла Марика, спросила:

— Может, снять его?

Ну да, конечно, лишь бы всё испортить. А он не видел Шандора целый день, и скоро тот уснёт, и получается, что они целый день не говорили. Шандор положил руку ему на спину — лежи, мол, где лежал, нечего тут.

— Нет, пусть валяется, ценный груз. Ирвин, ты ценный груз?

— Нет, я барсук.

Марика села рядом, на ковёр, откинулась головой Шандору на колени и поведала:

— Он сегодня создал аж целый мандарин.

— Вот это да. Герой.

А мог бы радоваться и подольше, между прочим. Ирвин подёргал его за волосы:

— Шаньи, ты спишь?

— Почти.

Марика ёрзала. Вздохнула:

— Мы уйдём сейчас, спи. Только скажи: тебя там снова мучили?

— По третьему кругу.

— Ирвин тут утверждал, что ты мама-барсук.

— Ой, радость-то какая. Всё, я признан.

Иногда они так втроём и засыпали — Шандор на диване, Ирвин на Шандоре и Марика рядом, на полу.

 

— Зачем ты меня выбрал?

— Я не выбирал.

— Тогда что ты всё время за мной ходишь?

Шандор вздохнул. Ирвин стоял у двери, готовый пробежаться в коридор и дальше.

— Беги, — Шандор пожал плечами, — не держу.

Ирвин сорвался было с места, затормозил, оглянулся, дёрнулся снова и побежал уже без оглядки. Шандор добрёл до собственной комнаты и плюхнулся на кровать. Если уснуть — даже терпимо, но уснуть пока не выйдет. А ещё можно приготовить ужин. Да, сейчас. Он только полежит минут пять, глядя в потолок. Ну десять. Он сам удивился, как легко тело вспомнило позу из юности. Что там на потолке? Ничего нового. Ирвин придёт, конечно, куда ему деться. Когда он был совсем маленький, было посложнее.

Ирвина привела Марика через полчаса.

— Ну ты и… — она покачала головой, увидев Шандора на кровати, не закончила фразы и вытолкнула Ирвина вперёд: — Вот. Твой ребёнок обижается, что ты за ним не побежал.

Ирвин молчал, сопел. Шандор не спеша встал.

— А должен был?

Ирвин молчал, уставившись в пол. Шандор подошёл, сказал, глядя на Марику, с расстановкой:

— Я думал, кто-то очень обижается, что я всё время с ним таскаюсь. Нет? Ошибался?

Марика снова покачала головой. Ирвин шмыгнул носом.

— Так что, скучно со мной? Или не очень?

Ирвин вывернулся из рук Марики — та придерживала его за плечи — и вжался в Шандора всем собой. Тут же отшатнулся и принялся бить — по животу, по рёбрам, как будто Шандор был стеной или подушкой, — бить и пытаться оттолкнуть. Шандор не двинулся. Перехватил чужие руки за запястья, осторожно опустил. Присел на корточки. Глаза у Ирвина успели покраснеть.

— Ты путаешь, Ирвин. Обнимаются не так.

Ирвин стоял неподвижно, тяжело дышал.

— Не посмотришь на меня?

Ирвин медленно поднял голову, и только тогда Шандор его обнял — крепко, изо всех сил, вжимая в себя. Ирвин помедлил секунду — и выдохнул, обмяк. Еле заметно потёрся головой Шандору о грудь.

Ирвина нужно было постоянно обнимать и постоянно, постоянно успокаивать. Первые дни он спорил вообще со всем:

— Не хочу спать.

— Десять минут честно пытаешься заснуть, потом не заставляю. Только честно. Давай, накрылся одеялом, голову на подушку, всё такое. Нет, пока ты сидишь, это не считается.

Ирвин со вздохом падал на подушки, жмурился и жаловался — всегда примерно одинаково:

— А кровать скрипучая.

— Да, у меня такая же.

— Ты посидишь со мной?

— Угу, само собой.

Шандор, уже не глядя, протягивал руку — схватить, остановить, обнять, взъерошить. Вот и сейчас он тяжело уронил руку куда-то Ирвину на бок, да так и оставил. Ирвину легче засыпалось под чем-то тяжёлым.

— А что мы завтра будем делать?

— Кто пытается уснуть, тот говорить не может.

— Шаньи!

— Мне начинать считать десять минут сначала или показалось?

Арчибальд делал как ему было удобно и как он считал нужным; Шандор делал как чувствовал уместным и знать не знал, как всё это выглядит для Ирвина. Благо пока тот был сильным, но мелким и останавливать, уносить, увещевать было легко. Потом он вымахает в натурального лося, и вот тогда-то и окажется, что Арчибальд был прав, а ты дурак. Может быть, дети правда понимают только силу. И учиться он ненавидел — быстро уставал, быстро расстраивался,