– Понятия не имею.

– Литературу нужно изучать.

– Это какую же?

– “Китайский эрос”, например.

– Ты, я смотрю, большой теоретик. Вообще-то, я нерассматривала старичка губернатора в контексте рыбы, но ты натолкнул меня намысль…

– Значит, действуй, Маня!

– Приму к сведению, дорогуша.

* * *

Завтрак прошел тревожно. Ничего другого и не следовалоожидать. Все пассажиры оказались в курсе произошедшего ночью: известие о смертистарпома, который еще вчера за ужином как ни в чем не бывало восседал застоликом командного состава, распространилось с невероятной скоростью. Ужеставший традиционным Шопен в исполнении Владимира Горовица лишь подчеркивалскорбь момента. Изысканное и строгое фортепиано, ничего лишнего. Никто так и неоценил по достоинству шепердспай – запеканку, широко разрекламированнуюневидимым коком еще за ужином.

Ужин был вчера. А этой ночью многое изменилось. И всевзгляды были прикованы к столу, за которым обычно сидел старпом. Но – никакихкомментариев, чопорная английская сдержанность, только Аника, по-свойскичмокнув меня в щеку, сделала трагические глаза: тяжелое несчастье! (“Ун гравассидент, ви?”). Я с трудом удержалась, чтобы не ответить ей: “Ле манифиг!”

Вторым по популярности объектом после стула старпома сталанесовершеннолетняя Карпик. Все чрезвычайно боялись, что известие о смертиодного из членов экипажа травмирует девочку: до сих пор никто не знал, в курсели происшедшего банкир и его дочь.

Мне же не удалось переговорить с Валерием Адамовичем дозавтрака: мы с Вадиком явились уже после того, как Сокольников и Карпик занялисвои места.

На протяжении всего завтрака в кают-компании царилатягостная тишина. Разговаривать на посторонние и легкие темы, типа морскойболезни и предстоящей охоты на тюленей, не хотелось. Карпик, как всегда, елаотвратительно, ковырялась в запеканке, как курица, и ни на кого не поднималаглаза. Но за молоком (специально для дочери Сокольников заказал кипяченоемолоко, и Карпик, мужественно морщась, размазала пенки по краям тарелки снедоеденной запеканкой) она наконец-то решилась.

– Интересно, папа, почему такая тишина? – на всюкают-компанию спросила Карпик. Ее голос прозвучал так неожиданно громко, чтовпечатлительная Аника уронила на пол вилку.

– Ты же знаешь, Карпик, – едва прошелестел в ответотец. – Когда я ем, я глух и нем.

– Да, я в курсе… А тебе нравятся молочные пенки, Ева?

– Терпеть их не могу, – совершенно искренне сказала я.

– Я тоже. Папа, а почему сегодня не все завтракают?Тишина в кают-компании стала еще более зловещей, и все головы повернулись кнашему столику.

– В каком смысле – “не все”?

– Тот дядя, который сидел рядом с капитаном.

Вот оно, начинается! При всем своем уме Карпик еще ребенок,и неизвестно, как она отреагирует на известие о смерти старпома. И отреагируетли вообще… У детей и смерти свои особые отношения, и лучше в них не влезать.

– Какой, деточка? – фальшивым голосом спросил банкир.Конечно же, он все знал. Знал и ничего не сказал своей дочери.

– Который умер сегодня ночью, – почти пропела Карпик изалпом выпила молоко. Мне стало не по себе. Вот тебе и ранимая душа. – Хочу ещемолока. Только без пенок, пожалуйста.

– Откуда ты знаешь? – не выдержав, спросила я.

– А мне Макс сказал.

– Кто такой Макс? – взволновался отец.

– Макс – это рефмеханик, – пояснила Карпик.

– Кто?

– Человек, который отвечает за холодильные камеры,папочка.

– Лариса! Я же просил тебя не лазать по кораблю.Какие-то рефмеханики.. Когда ты только успеваешь. – Сокольников выразительнопосмотрел на меня: я, и только я должна присматривать за Карпиком, а никакие нерефмеханики, отвечающие за холодильные камеры.

– Хорошо, папочка. – Карпик наклонила голову, и толькотеперь я впервые заметила, какой крутой у нее лоб, с таким лбом не соскучишься.

– Я очень тебя прошу.

– Хорошо, папочка. Я буду сидеть в нашей каюте и с утрадо вечера читать “Овода”, которого ты мне сунул в рюкзак.

– Очень достойная книга, – вяло защищался отец.

– Тебе нравится “Овод”, Ева? – снова обратилась ко мнеКарпик.

– Я его даже до конца не дочитала, – и снова я былаискренней. А Карпик нравилась мне все больше и больше.

– Вот видишь, папочка, не все разделяют твоилитературные пристрастия…

Между тем обстановка в кают-компании несколько разрядилась:Карпик была последней, кто узнал о смерти старпома. Или не последней?.. Вовсяком случае, о случившемся несчастье были оповещены все. Никаких истерик,никакой паники. Милые люди.

Милые и сдержанные.

После завтрака все, проспавшие ночные события в машинномотделении, собрались в бильярдной, и Антон ввел их в курс дела. А такжеознакомил с планами на ближайшее будущее: покойник на борту – скверный знак,так что особенно мнительные, верящие в полтергейст, духов моря и “Летучегоголландца” могут улететь вертолетом, который ожидается к вечеру. Все остальныепродолжают путешествие. Мне не очень хотелось переживать эти события еще раз, ипотому, прихватив с собой два одеяла из каюты, я устроилась в шезлонге наверхней палубе. Укутавшись одеялами до самого подбородка и подставив соленомуветру лицо, я выгнала из головы все мысли, и решила наслаждаться видом суровогоморя. К черту все, он был пьян, он оступился, а если даже и нет – какое мнедело. Я никого не собираюсь шантажировать, следовательно, никакая опасность мнене угрожает.

За “Эскалибуром” неслись огромные альбатросы, они со свистомрассекали крыльями воздух: никогда еще я не видела таких крупных птиц такблизко.

Разве что страус в зоопарке моего детства. И розовыйпеликан, который сдох в канун октябрьских праздников в тот год, когда меняприняли в пионеры. Тогда я была младше Карпика на три года. Странное дело,Карпик очень сильно занимала меня в последнее время, она вызывала чувствожалости и восхищения одновременно.

Удивительная девочка…

Море было беспокойным (в открытом море по-другому не бывает,сказал бы старпом Вася), огромное судно покачивало на волнах, и от этого повсему кораблю шла легкая дрожь.

Эта дрожь, это сдержанное покачивание, да еще вкупе сбессонной ночью, убаюкали меня, и я даже задремала. А проснулась оттого, чтокто-то настойчиво теребил меня за рукав. Еще не открыв глаза, я поняла, что этоКарпик.

– Ева!

– Ну, что такое?

– Можно я посижу с тобой?