Итальянцы были уверены, что Америка объявит войну и Австрии,и поэтому они очень радовались приезду американцев, хотя бы просто служащихКрасного Креста. Меня спросили, как я думаю, объявит ли президент Вильсон войнуАвстрии, и я сказал, что это вопрос дней. Я не знал, что мы имеем противАвстрии, но казалось логичным, что раз объявили войну Германии, значит, объявяти Австрии. Меня спросили, объявим ли мы войну Турции. Я сказал: да, вероятно,мы объявим войну Турции. А Болгарии? Мы уже выпили несколько стаканов коньяку,и я сказал: да, черт побери, и Болгарии тоже и Японии. Как же так, сказали они,ведь Япония союзница Англии. Все равно, этим гадам англичанам доверять нельзя.Японцы хотят Гавайские острова, сказал я. А где это Гавайские острова? В Тихомокеане. А почему японцы их хотят? Да они их и не хотят вовсе, сказал я. Это всеодни разговоры. Японцы прелестный маленький народ, любят танцы и легкое вино.Совсем как французы, сказал майор. Мы отнимем у французов Ниццу и Савойю. ИКорсику отнимем, и Адриатическое побережье, сказал Ринальди. К Италиивозвратится величие Рима, сказал майор. Мне не нравится Рим, сказал я. Тамжарко и полно блох. Вам не нравится Рим? Нет, я люблю Рим. Рим — мать народов.Никогда не забуду, как Ромул сосал Тибр. Что? Ничего. Поедемте все в Рим.Поедемте в Рим сегодня вечером и больше не вернемся. Рим — прекрасный город,сказал майор. Отец и мать народов, сказал я. Roma женского рода, сказалРинальди. Roma не может быть отцом. А кто же тогда отец? Святой дух? Небогохульствуйте. Я не богохульствую, я прошу разъяснения. Вы пьяны, бэби. Ктоменя напоил? Я вас напоил, сказал майор. Я вас напоил, потому что люблю вас ипотому что Америка вступила в войну. Дальше некуда, сказал я. Вы утромуезжаете, бэби, сказал Ринальди. В Рим, сказал я. Нет, в Милан, сказал майор, в«Кристаль-Палас», в «Кова», к Кампари, к Биффи, в Galleria. Счастливчик. В«Гран-Италиа», сказал я, где я возьму взаймы у Жоржа. В «Ла Скала», сказалРинальди. Вы будете ходить в «Ла Скала». Каждый вечер, сказал я. Вам будет непо карману каждый вечер, сказал майор. Билеты очень дороги. Я выпишупредъявительский чек на своего дедушку, сказал я. Какой чек? Предъявительский.Он должен уплатить, или меня посадят в тюрьму. Мистер Кэнингэм в банке устроитмне это. Я живу предъявительскими чеками. Неужели дедушка отправит в тюрьмупатриота-внука, который умирает за спасение Италии? Да здравствует американскийГарибальди, сказал Ринальди. Да здравствуют предъявительские чеки, сказал я. Ненадо шуметь, сказал майор. Нас уже несколько раз просили не шуметь. Так выправда завтра едете, Федерико? Я же вам говорил, он едет в американскийгоспиталь, сказал Ринальди. К красоткам сестрам. Не то что бородатые сиделкиполевого госпиталя. Да, да, сказал майор, я знаю, что он едет в американскийгоспиталь. Мне не мешают бороды, сказал я. Если кто хочет отпустить бороду — наздоровье. Отчего бы вам не отпустить бороду, signor maggiore? Она не влезет впротивогаз. Влезет. В противогаз все влезет. Я раз наблевал в противогаз. Нетак громко, бэби, сказал Ринальди. Мы все знаем, что вы были на фронте. Ах вы,милый бэби, что я буду делать, когда вы уедете? Нам пора, сказал майор. А тоначинаются сентименты. Слушайте, у меня для вас есть сюрприз. Ваша англичанка.Знаете? Та, к которой вы каждый вечер ходили в английский госпиталь? Она тожеедет в Милан. Она и еще одна сестра едут на службу в американский госпиталь. ИзАмерики еще не прибыли сестры. Я сегодня говорил с начальником их riparto. [отряд(итал.)] У них слишком много женщин здесь, на фронте. Решили отправить часть втыл. Как это вам нравится, бэби? Ничего? А? Будете жить в большом городе илюбезничать со своей англичанкой. Почему я не ранен? Еще успеете, сказал я. Нампора, сказал майор. Мы пьем и шумим и беспокоим Федерико. Не уходите. Нет, нампора. До свидания. Счастливый путь. Всего хорошего. Ciao. Ciao. Ciao. Поскореевозвращайтесь, бэби. Ринальди поцеловал меня. От вас пахнет лизолом. Досвидания, бэби. До свидания. Всего хорошего. Майор похлопал меня по плечу. Онивышли на цыпочках. Я чувствовал, что совершенно пьян, но заснул.

* * *

На следующее утро мы выехали в Милан и ровно через двоесуток прибыли на место. Ехать было скверно. Мы долго стояли на запасном пути,не доезжая Местре, и ребятишки подходили и заглядывали в окна. Я уговорилодного мальчика сходить за бутылкой коньяку, но он вернулся и сказал, что естьтолько граппа. Я велел ему взять граппу, и когда он принес бутылку, я сказал,чтобы сдачу он оставил себе, и мой сосед и я напились пьяными и проспали досамой Виченцы, где я проснулся, и меня вырвало прямо на пол. Это не имелозначения, потому что моего соседа несколько раз вырвало на пол еще раньше.Потом я думал, что умру от жажды, и на остановке в Вероне я окликнул солдата,который прохаживался взад и вперед у поезда, и он принес мне воды. Я разбудилЖоржетти, соседа, который напился вместе со мной, и предложил ему воды. Онсказал, чтобы я ее вылил ему на голову, и снова заснул. Солдат не хотел братьмонету, которую я предложил ему за труды, и принес мне мясистый апельсин. Ясосал и выплевывал кожицу и смотрел, как солдат ходит взад и вперед у товарноговагона на соседнем пути, и немного погодя поезд дернул и тронулся.

Мы приехали в Милан рано утром, и нас выгрузили на товарнойстанции. Санитарный автомобиль повез меня в американский госпиталь. Лежа вавтомобиле на носилках я не мог определить, какими улицами мы едем, но когданосилки вытащили, я увидел рыночную площадь и распахнутую дверь закусочной,откуда девушка выметала сор. Улицу поливали, и пахло ранним утром. Санитарыпоставили носилки на землю и вошли в дом. Потом они вернулись вместе сошвейцаром. Швейцар был седоусый, в фуражке с галунами, но без ливреи. Носилкине умещались в кабине лифта, и они заспорили, что лучше: снять ли меня сносилок и поднять на лифте или нести на носилках по лестнице. Я слушал их спор.Они порешили — на лифте. Меня стали поднимать с носилок.

— Легче, легче, — сказал я. — Осторожнее.

В кабине было тесно, и когда мои ноги согнулись, мне сталоочень больно.

— Выпрямите мои ноги, — сказал я.

— Нельзя, signor tenente. He хватает места.

Человек, сказавший это, поддерживал меня одной рукой, а яего обхватил за шею. Его дыхание обдало меня металлическим запахом чеснока икрасного вина.

— Ты потише, — сказал другой санитар.

— А что я, не тихо, что ли?

— Потише, говорят тебе, — повторил другой, тот, что держалмои ноги.

Я увидел, как затворились двери кабины, захлопнуласьрешетка, и швейцар надавил кнопку четвертого этажа. У швейцара был озабоченныйвид. Лифт медленно пошел вверх.

— Тяжело? — спросил я человека, от которого пахло чесноком.