Слегка успокоившись, Вик прислушался. Офис «Эд Уоркс»казался вымершим. Не слышно было даже шагов старого мистера Стигмейера, ихсторожа. Наверное, он в вестибюле. Наверное, он…

Тут он услышал звук. Сперва он не понял, что это. Потомузнал. Всхлип. Все еще глядя в окно, он увидел, как автомобили на стоянке сталидвоиться в глазах, потом троиться, сквозь застилавшие глаза слезы.

Почему ему так чертовски страшно? На ум пришло абсурдное,старинное слово. «Трепет, – подумал он. – Я трепещу».

Всхлипы не прекращались. Он пытался задержать их и не смог.Тогда он сжал пальцами трубу отопления возле окна и давил, пока пальцы незаболели, а металл не застонал, протестуя.

Когда он плакал в последний раз? Он плакал, когда родилсяТэд, но то были слезы облегчения. Он плакал, когда умер его отец послетрехдневной отчаянной борьбы за жизнь, когда с ним случился сердечный приступ ите слезы, в семнадцать лет, были похожи на эти, безутешные и неостановимые,скорее напоминающие кровотечение. Но в семнадцать слезы легче льются, легче иостанавливаются. Когда тебе семнадцать, все еще впереди.

Он перестал всхлипывать. Стал думать, что делать. И тут унего вырвался низкий, хриплый стон, и он в ужасе подумал: «Господи, это я? Этоя издаю такие звуки?»

Слезы лились по его щекам. Еще один стон, и еще. Он сжималтрубу и плакал.

Через сорок минут он сидел в городском парке. Он позвонилдомой и сказал Донне, что вернется поздно. Она спросила, что случилось, ипочему у него такой странный голос. Он сказал, что постарается вернуться дотемноты, и попросил забрать Тэда. Прежде, чем она успела спросить ещечто-нибудь, он повесил трубку.

Теперь он сидел в парке.

Слезы изгнали из его души страх. Осталась злость. Это былследующий пласт знания о случившемся. Но «злость» – не вполне верное слово. Онбыл разгневан. Он был вне себя от ярости. Какая-то часть его говорила, что втаком состоянии ему опасно идти домой… опасно для них троих.

Было бы хорошо отомстить за эту боль и за слезы, было быхорошо (признаемся себе в этом) разбить ее лгущее лицо, превратить его вкровавую маску.

Он сидел возле утиного прудика. На другой стороне шлахитроумная игра «фристи». Он замечал, что все четверо играющих девочек – и двоеиз парней – были на скейтах. Скейты этим летом вошли в моду. Рядом молодаядевушка толкала тележку с мороженым, орехами и напитками. Лицо ее былонеобычайно чистым и задумчивым, но когда один из игроков метнул ей диск, онабыстро поймала его и пустила обратно. Вик подумал, что в шестидесятые она,наверное, жила бы в какой-нибудь коммуне и прилежно обирала жуков с огорода. Теперьвот подрабатывает в парке. Новые времена.

Иногда они с Роджером уходили сюда перекусить. Особеннопервый год. Потом Роджер обратил внимание на неприятный запах и на то, чтомаленький домик посреди пруда выкрашен в белый цвет не краской, а птичьим пометом.Чуть позже Вик разглядел у берега, среди презервативов и фантиков от жвачки,мирно плавающую дохлую крысу. После этого их прогулки сошли на нет.

В небе над парком парил ярко-красный диск. Образ,вдохновляющий его гнев, никак не хотел исчезать. Это было так же грубо, какслова в мерзкой записке, но он не мог от этого избавиться. Он представлял, какони трахаются в их спальне, на их кровати. Он видел это четко, как врентгеновских лучах. Она стонала и извивалась от наслаждения, прекрасная, какникогда. Каждый ее мускул был напряжен. Глаза ее потемнели и приобрели тоголодное выражение, какое всегда появлялось в них во время хорошего секса. Онзнал все ее звуки, все жесты, все изгибы тела. Он думал – думал раньше, – чтоих знает только он. Этого не знали даже ее отец с матерью.

Потом он представил, как член этого мужчины входит в нее. Онвздрогнул, это еще более усилило его ярость.

Диск опять взлетел и опустился. Вик глазами проследил егополет.

Конечно, он подозревал. Но подозрение – не знание. Он могнаписать исследование о различии между этими понятиями. Это случилось в момент,когда он уже начал думать, что его подозрения бесчеловечны. А если и нет, толучше ничего не знать. Не так ли? Если человек проходит через темную комнату соткрытым люком посередине, он даже не знает, как близко к опасности оннаходится. И не боится. Даже в темноте.

Что ж, он не упал в люк. Его туда толкнули. Теперь стоялвопрос: что делать? Его гнев и боль еще не остыли, сознание никак не моглопримириться с фактом, что это его жена изменяла ему, едва он ступит за порог,когда Тэда не было дома…

Опять начали наплывать образы – смятые простыни,переплетенные тела. На ум приходили самые грубые словечки, сбегались, как толпазевак на место катастрофы.

«Мою жену! – думал он, содрогаясь, сжимая кулаки. – Онтрахал мою жену!»

Но эта его гневная часть знала, что он ничего не сделает сДонной. Конечно, он мог взять Тэда и уехать. Ничего не объясняя. Пустьпопробует оставить его, если посмеет. Взять Тэда, поехать в мотель, обратитьсяв суд. Обрезать концы и не оглядываться назад.

Но если он прямо так возьмет Тэда в охапку и потащит вмотель, ребенок ведь испугается? Ему надо будет что-то объяснять. Ему всегочетыре, но этого достаточно, что понять, что происходит что-то нехорошее. Потомеще эта поездка – Бостон, Нью-Йорк, Кливленд. От нее нельзя было отказываться,старый Шарп с сыном ждут объяснений. И он не один. У него компаньон, и у этогокомпаньона жена и двое детей. Даже в своем нынешнем состоянии Вик сознавалответственность перед Роджером и «Эд Уоркс».

И был еще вопрос, хотя он и не хотел его себе задавать:действительно ли он хочет взять Тэда и уехать, не выслушав ее объяснений? Онсомневался в этом. Скорее он считал, что именно с помощью Тэда можно отомститьей больнее всего. Но хотел ли он превратить своего сына в орудие пытки? Еще разнет.

И другие вопросы.

Записка. Подумай об этой записке. Не только о содержании, обэтих шести строчках, о самом факте. Кому-то понадобилось убить курицу, несущуюзолотые яйца. Зачем любовник Донны это сделал?

Потому что курица перестала нестись, конечно. Итаинственного незнакомца это взбесило.

Отвергла ли его Донна?

Он пытался подобрать другие причины и не мог. В концеконцов, разве нарочитая грубость записки – не давно известный элементпровокации? Если ты меня больше не хочешь, лишись и того, кого ты хочешь.Нелогично, но зачем искать логику? Он вспомнил, что в последние дни атмосфера вдоме стала иной. Облегчение Донны чувствовалось почти на ощупь. Она отвергланезнакомца, и он решил отомстить ей анонимной запиской.