– Но почему?

– Это важно?

– Для меня важно. Если ты не хочешь разрыва. Если хочешь, тоневажно. Я просто с ума схожу. Донна. Это нужно… потому что, если мы непоговорим об этом прямо, это может произойти снова. Неужели ты хочешь всеразорвать?

– Погляди на меня, Вик.

С трудом он поднял голову. Может, он действительно сходил сума, как говорил, но она видела в его глазах только страх. Внезапно, как ударкулаком в лицо, до нее дошло, насколько ему сейчас трудно. Его дело погибло, итут, как гнусный десерт к тухлому главному блюду, угрожал погибнуть и его брак.Она почувствовала прилив тепла и любви к этому человеку, которого поройненавидела, а в последние три часа боялась. Она надеялась, что он в самом деледумает, что сходит с ума, а не… не то, что отражается у него на лице.

– Я не хочу ничего разрывать, – сказала она. Я люблю тебя.Может быть, я как следует поняла это только в последние несколько недель.

На минуту она испытала облегчение. Он опять подошел к окну,потом вернулся, сел на диван и посмотрел на нее.

– Тогда почему?

Ее любовь мгновенно перешла в досаду. «Почему» – вотпо-настоящему мужской вопрос, берущий начало в представлениях о мужественности,возобладавших в конце двадцатого века. «Я хочу знать, почему ты это сделала».Как будто я машина с неисправным клапаном или робот, у которого перегореликлеммы, и он теперь готовит бифштекс на завтрак, а яичницу – на ужин. Бытьможет, женщины сходят с ума вовсе не от сексуальных проблем, а из-за этого вотпрямого мужского «почему»?

– Не знаю, смогу ли я объяснить. Боюсь, что это прозвучитслишком глупо и тривиально.

– Все же попробуй. Неужели… – он попятился, пытаясьзаставить руки не дрожать, и наконец, выдавил. – Я что, не удовлетворял тебя? Вэтом причина?

– Нет.

– Тогда в чем? – спросил он безнадежно. – Ради Бога, в чем?

Ну что ж… раз ты спросил.

– Страх, – сказала она. – Думаю, что это страх.

– Страх?

– Когда Тэд уходил в сад, мне становилось страшно. Он… ну,как это сказать… оживлял дом.

– При чем тут Тэд? – досадливо спросил Вик, и она увидела,что эта апелляция к Тэду рассердила его, он думает, что это обычная женскаяуловка, чтобы не выкладывать ему действительной причины. Положение накалялось.Они словно передавали друг другу из рук в руки что-то очень хрупкое, что влюбую минуту могло упасть и разлететься вдребезги.

– При том, – упрямо сказала она. – Конечно, большую частьдня он был со мной, но тем заметнее контраст. Потому я и начала бояться. Ядумала – на следующий год его не будет уже полдня три раза в неделю. Потом весьдень. Это время нужно было заполнять. И я боялась.

– И ты решила заполнить часть этого времени, трахаясь настороне? – спросил он с горечью.

Это больно укололо ее, но она продолжала говорить тихо, неповышая голоса. Он спросил. Нужно было ответить.

– Я не хотела вступать в какой-нибудь дурацкий Больничныйкомитет и стряпать запеканки для их субботних обедов. Представляю эти лица иодни и те же городские сплетни – круглый год. Неохота было убивать время таким способом.

Теперь слова просто лились из нее. Она не могла ихостановить, даже если бы и хотела.

– Мне не нравится ни продавать всякий хлам на распродажах,ни устраивать вечеринки, ни бегать трусцой. Ты… – Она передохнула секунду,чувствуя, что задыхается. – Ты ничего не знаешь о пустоте, Вик. Ты мужчина, иты работаешь. Мужчины работают, а женщины сидят дома и слушают, как снаруживоет ветер. Иногда кажется, что он воет внутри, понимаешь? Иногда я ставилазаписи. И все равно слышала этот ветер и думала про всякое. Или мыла раковину исмотрела на глиняный горшочек, который там стоит, и вспоминала, что у моейматери были такие же горшочки, и у тетки, и у моей бабушки, понимаешь?

Он глядел на нее с таким недоумением, что она почувствоваланастоящее отчаяние.

– Это чувства, а не факты, пойми!

– Да, но почему…

– Я и говорю тебе, почему! Говорю, что я достаточно временипровожу у зеркала, чтобы заметить, как меняется мое лицо, и никто уже не приметменя за школьницу и не спросит, имею ли я права. И я боялась. Ведь Тэд пойдет вподготовительный класс, потом в школу, потом…

– Так ты хочешь сказать, что завела любовника из-за того,что чувствуешь себя старой? – он смотрел на нее с удивлением, и ей этонравилось. Стив Кемп находил ее привлекательной, и, несомненно, так и было. НоВик тоже был прав.

Она взяла его за руки и выговорила прямо в его лицо, думая –зная, – что она еще никогда не говорила так откровенно ни с одним человеком:

– Не только. Я поняла, что ждать от жизни уже нечего.Возможностей с каждым годом все меньше. Для женщины очень важна ее роль. Жена,чудесно. Но ты ведь постоянно на работе, и дома ты тоже работаешь. Ну, ещемать. А еще что? Пойми, каждый год отрезает от жизни новые куски.

Мужчины знают, чего хотят. У них есть, к чему стремиться, и,может быть, поэтому так много мужчин умирает в несчастье и раньше срока, но онизнают, чего хотят. У них есть дело и в тридцать лет, и в сорок, и в пятьдесят.Они не слышат этого ветра, а если и слышат, то берут копье и кидаются на него,думая, что это ветряная мельница или какой-нибудь чертов великан.

А женщина всегда боится чем-то стать. И пугается вещей. Воти я боялась всех этих звуков, когда оставалась одна дома. Знаешь, однажды яперестилала постель в комнате у Тэда и думала о своих школьных подругах – гдеони, да что с ними. И тут дверца шкафа вдруг открылась и… Я закричала ивыбежала оттуда. Не знаю, почему. Мне вдруг представилось, что сейчас оттудавыйдет Джоан Брейди, вся в крови, и скажет: «Я погибла в катастрофе,возвращаясь из пиццерии, когда мне было девятнадцать, а теперь пришла за тобой».

– О Боже, Донна, – сказал Вик.

– Я боялась, вот и все. Боялась, когда смотрела на этотгоршочек; боялась, когда думала о прошлом. Ведь единственное место, куда можносбежать из будущего – это прошлое. Вот я… Вот я и завела с ним роман.

Она потупилась и внезапно закрыла лицо руками. Ее словазвучали глухо, но разборчиво.

– Это было так глупо. Как будто я опять в колледже. Как сон.Он отгонял этот ветер. Что касается секса, то… мне не было хорошо. Он хорошийлюбовник, но мне не было с ним хорошо. Не могу сказать, почему, но знаю, чтовсе равно люблю тебя и понимаю, как я гнусно поступила, – она опять посмотрелана него, уже плача. – Он поэт… во всяком случае, так говорил. Я ничего непоняла в тех вещах, что он мне показывал. Он тоже такой… воображает, что он всееще в колледже и протестует против войны во Вьетнаме. Наверное, потому это иоказался он. Теперь я сказала тебе все. Это не очень приятно, но это так.