– Дикое варварское обыкновение, – сказал толмач вполголоса.– Люди благородно-просвещенного ума осуждают.

Откуда здесь, в этом адском государстве, взятьсяблагородным, просвещенным людям, хотел сказать Корнелиус, но поостерегся. Счего это приказный вдруг переменил тон? Не иначе, хочет на неосторожном словепоймать.

Проехали еще невеликое расстояние, и было фон Дорну за всеперенесенные муки утешительное видение. Закатная заря осветила дрожащим розовымсветом берега малой речки, тесно уставленной мельничками, и вдруг поодаль, надкрутым обрывом, обрисовался милый немецкий городок: с белыми опрятнымидомиками, шпилем кирхи, зелеными садами и даже блеснула гладь аккуратного прудас фонтаном. Городок был как две капли воды похож на милый сердцу Фюрстенхоф,что стоял всего в полумиле к юго-востоку от отчего замка. Очевидно, благоеПровидение сжалилось над Корнелиусом и милосердно лишило его рассудка – фонДорн нисколько этому не огорчился.

– Это и есть Новая Немецкая слобода, которую местные невежипрозвали Кукуем, – сообщил переводчик. – Тому двадцать три года, как выстроена.Заглядение, правда? Дворой нынче за три сотни стало, и люди всё достойные:офицеры, врачи, мастера часовых и прочих хитрых дел. – Он захихикал. – Азнаете, господин поручик, почему «Кукуй»?

– Почему? – вяло спросил фон Дорн, поняв, что постылыйрассудок никуда от него не делся, и поморщившись на «поручика».

– Это здешние служанки, стирая в ручье белье и пялясь на диковинныхмосковитов, кричали друг другу: «Kucke, kuck mal!»[4] Вот и пристало. Правдасмешно?

У въезда, за полосатым шлагбаумом стоял караульный солдат –в каске, кирасе, с алебардой.

Стрельцов пустил неохотно, после препирательств. Корнелиусзаметил, что его конвоиры шли уже не так грозно, как по Москве – сбились вкучу, по сторонам глядели с опаской.

Из аустерии, на крышей которой было установлено тележноеколесо с жестяным аистом (вывеска гласила «Storch und Rad»[5], вышли в обнимкудвое рейтаров с палашами у пояса. Один, показав на бородатых стрельцов, крикнулна баварском:

– Гляди, Зепп, пришли русские свиньи, мочалки для банипродавать!

Второй оглушительно захохотал, согнувшись пополам. Стрельцысказанного понять не могли, но сдвинулись еще плотнее.

Больше всего Корнелиуса удивил толмач. Вместо того, чтобосерчать на «русских свиней», заговорщически подмигнул и осклабился.

– Вот, – показал он на большой дом с красной черепичнойкрышей. Здесь квартирует ваш полковой начальник герр Кристиан Либенау фонЛилиенклау, по-русски «полковник Либенов». Мне туда ходить незачем, так чтооткланиваюсь и желаю вам всяческого благополучия. Если понадобится толмач –милости просим. Зовусь я Пашка Немцеров, с Архангельского подворья. Я играмотки челобитные либо сутяжные составляю. Беру недорого алтын и деньгу.

Десятник понес в дом кляузу от вице-министра, Корнелиусувелел дожидаться. Сердце заныло от нехорошего предчувствия.

* * *

– Да, молодой человек, наломали вы дров. – Полковник Либенауфон Лилиенклау раскурил фарфоровую трубку, надувая тощие щеки и супя кустистыепегие брови. – Схватить подьячего за шиворот, да еще в приказе, приподчиненных! Теперь эта бестия грозится челом за бесчестье бить. Нехорошо,скверно. Как пойдет писанина, не отвяжешься. – Он снова заглянул в присланнуюТеодором Лыковым грамотку, сердито крякнул. – Ишь, чего захотел, мокрица –офицера батогами! У меня не стрелецкий полк, а мушкетерский. Секу не батогами,а розгами, и только нижних чинов. Подлая, рабская страна! Тьфу! Придется ему,бесу, тремя рублями поклониться, а то и пятью – больно уж осерчал.

Командир полка оказался страшным только по виду. Ворчал,ругался, несколько раз стукнул кулаком по столу, но Корнелиус на своем векуповидал всяких командиров и хорошо знал: бойся не того пса, что лает, а того,что молчит.

Ругань начальства фон Дорн выслушал без препирательств, апосле отлучился во двор, вынул из вьюка флягу доброго голландского рома, свертокбатавского табаку, и вскоре они с полковником уже сидели на уютной застекленнойверанде, дымили трубками и пили крепкий, щедро сдобренный ромом кофе.

– Тут ведь что досадно, – говорил Либенау, вздыхая. – ЭтотФедька Лыков невелика шишка, подьячишка простой. Вы говорите, дожидались егодолго? Это он посылал за «большим кафтаном» (такой вроде как казенный мундирдля парадных выходов), чтоб на вас впечатление произвести. Обычное дело – нагостинец набивался, в России так заведено. Надо было посулить ему пару соболейиз ваших подъемных, всё бы и устроилось. А для будущей пользы еще следовало быего, шельму, да пару других подьячих в гости позвать, очень уж они охочи домальвазеи и засахаренных фруктов, которые столь искусно приготовляет фрауЗибольд из «Аиста». Только всего и надо было. И капитанское звание при васосталось бы, и подъемные. Эх, сударь! Что ж вас купцы-то не научили? Нужно быловам сначала сюда, в слободу, а уж после в приказ. Теперь поздно, не поправишь.Если б вы Федьку с глазу на глаз срамили, да хоть бы и прибили, невелика беда,а при подчиненных дело другое, не простит. Ему бесчестье. За поруганную честьон много возьмет.

Услышав про честь, фон Дорн встрепенулся.

– Если он человек чести, я готов дать ему полнуюсатисфакцию. На чем здесь принято биться? На саблях? На пистолях? Я готовдраться любым оружием!

Либенау засмеялся. Смеялся долго, с удовольствием и вкусом.