Прошло не сорок минут и не час, а все два, прежде чемБолотников вернулся. В руках у него была тощая коленкоровая папка, при видекоторой Николас сделался еще пунцовей. Дело в том, что от большого количествастарых и пыльных книг, которыми сплошь были уставлены полки в кабинете главногоспециалиста, у бедного магистра начался приступ его всегдашней аллергии: нащеках выступили гигантские багровые пятна, заслезились глаза, а нос превратилсяпросто в какой-то артезианский источник.

– Это ода? – гнусавым голосом просипел Фандорин, имея ввиду: «Это она?» – Работнички, – сердито пробурчал Максим Эдуардович, кладяпапку на стол. – Засунули не на ту полку, насилу нашел. Распишитесь вот тут.

– Сейчас…

Николас виновато улыбнулся – от волнения подпись на бланкеполучения вышла кривая.

– Вперед, сэр, – поторопил его Болотников. – Вас ждутвеликие открытия. Ну, составляйте свои половинки. Я только взгляну, сходятся лиони, и добегу.

Фандорин смотрел на серую, скромную папку с приклееннымярлычком «Фонд 4274, Кромешниковский тайник, 1680-е г.г. (?), 1 ед. хр.. Опись12» – и все медлил развязывать веревочные тесемки. Откуда это: «И развязать вопочивальне заветный милой поясок?». Как пальцы дрожат – еще чего доброгонадорвешь хрупкую бумагу.

Взять себя в руки. Самое время сочинить какой-нибудьлегкомысленный лимерик.

– Да что же вы? – не выдержал Болотников. – Я и так вонсколько времени угрохал. Дайте я сам.

Слегка отодвинул плечом шевелящего губами британца, дернулза тесемку и осторожно извлек из папки узкий листок.

– Где ваша половина? Давайте сюда. Сложил оба фрагмента настоле, и сразу стало ясно, что они составляют единое целое. Правда, на правойполовине бумага совсем не пожелтела, а буквы выцвели гораздо меньше, но этоиз-за того, что документ триста лет пролежал в полной темноте и лучшесохранился. Состояние было превосходное, только в одном месте, на левой частиблиз стыка, чернела небольшая дырка, проеденная ненасытным Временем.

Максим Эдуардович внимательно посмотрел на воссозданноеписьмо, удовлетворенно кивнул.

– Оно самое. Если без вашей хитроумной программы, то возниминимум на час. Когда закончите, кабинет закройте. Папку сдайте в читальныйзал, ключ оставьте на вахте. Ладно, я побежал – хоть кончик турнира захвачу.Желаю исторических сенсаций.

С этим ироническим пожеланием архивный Моцарт удалился,оставив Николаса наедине с завещанием предка.

– Спасибо. До свидадия, – пробормотал Фандорин с явнымзапозданием, когда дверь уже закрылась. Сосредоточенно хлюпая носом, он сталразбирать первую строчку.

« ПАМЯТЬ СИЯ ДЛЯ СЫНКА МИКиТЫ еГДА въ…..» Дальше дело непошло – с разбега прочесть каракули капитана фон Дорна не выходило.

Что ж, на то и существует научный прогресс.

Магистр составил половинки поровнее, включил компьютер,подсоединил ручной сканер и нажал на кнопку «scan».

Николас хотел бы приступить к раскодировке немедленно, ноглаза слезились от проклятой пыли, а из носу так текло, что, пожалуй, разумнеебыло отложить этот захватывающий процесс до возвращения в гостиницу. Теперьведь письмо никуда не денется – его можно и распечатать, и преобразовать вудобочитаемый текст.

Скорей в отель! И не на роликах, а на метро – не допрогулок.

Николас сдал папку и ключ, а перед тем как покинуть архив,заглянул в туалет – промыть слезящиеся глаза, высморкаться, да и вообще назрелатакая необходимость.

Он стоял у писсуара, глядя перед собой в кафельную стену имечтательно улыбался. В голове вертелся детский стишок: «Всё, попалась птичка,стой, не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете».

Кейс был здесь же, рядом, на полу.

Скрипнула дверь, в туалет кто-то вошел. Фандорин необернулся – зачем?

Мягкие, почти бесшумные шаги. Так ходят в спортивной обуви,на резиновой подошве.

Легкий шорох – и кейс вдруг исчез из поля Николасовауглового зрения.

Тут уж он обернулся – и увидел нечто невероятное.

Какой-то мужчина в кедах, желто-зеленой клетчатой рубашке (всоветской литературе такие называли «ковбойками») и синих полотняных штанах сзаклепками преспокойно направлялся к выходу, унося «самсонайт».

– Постойте! – крикнул Фандорин, ничего не понимая. – Этомой! Вы, верно, ошиблись!

Незнакомец будто и не слышал. Открыл дверь и был таков.

Понадобилось несколько секунд на то, чтобы привести брюки впорядок не бегать же с расстегнутой ширинкой. Когда Николас выскочил в коридор,похититель был уже возле лестницы.

– Да стойте же! – заорал Николас. – Что за глупая шутка!

Клетчатый оглянулся.

Молодой. Светлые, наискось зачесанные волосы сбоку свисаютна лоб. Обычное, ничем не примечательное лицо. Старомодные очки, такие носилилет тридцать назад.

Задорно улыбнувшись, вор сказал:

– Эй, баскетболист, побегаем наперегонки? – И вприпрыжкупомчался вверх по лестнице.

Откуда он знает, что я занимался баскетболом? – оторопелНиколас, но тут же сообразил: ах да, это он про мой рост.

Это был псих, очевидный псих, никаких сомнений. Хорошо хотьне вниз побежал, а то гоняйся за ним по всему архивному городку. Вверх полестнице бежать особенно было некуда – выше второго этажа уже находилась крыша.

Очкарик не очень-то торопился. Раза два остановился,обернулся, на Николаса и, наглец, еще кейсом помахал, поддразнивая.

Лестничный пролет заканчивался площадкой. Псих толкнулневысокую дверцу, и открылся ярко освещенный солнцем прямоугольник. Очевидно,там и в самом деле находился выход на крышу.

Еще не осознав до конца всю идиотскую нелепостьприключившегося казуса, Фандорин взбежал по ступенькам. «Кому рассказать – неповерят», бормотал он.

Спрятаться на крыше было некуда, да похититель и не прятался– стоял и ждал у края, обращенного не на Пироговку, а во внутренний двор.

– Всё, побегали. Вы победили, я проиграл, – успокаивающепроизнес Фандорин, осторожно приближаясь к безумцу. – Теперь отдайте мне кейс,и мы с вами побежим наперегонки в обратную сторону. Идет?