— Нет. Шучу. Кота завел, так он, бедный, здесьзаплутался, орал полночи, словно его режут. Потом и вовсе пропал, пока я побольницам мыкался. Ты, дочка, не стесняйся, будь как дома. У меня здесь многочего есть. В подвале сауна, а в саду баня, наша, настоящая. Может, соберетесь сдрузьями отдохнуть, я только рад буду.

— Дом у вас замечательный, — согласилась я, стояна веранде. Отсюда открывался прекрасный вид на старый город.

— Дом-то хороший, только одному в нем тоска. Помолодости все не о том думал, все рвался куда-то, а теперь… и рад бы в рай, дагрехи не пускают. Выходи, дочка, замуж, детей заводи, чтоб в старости внуков наколенях держать, а не кота бродячего.

Ответить на его слова мне было нечего. Конечно, он прав, ноне внуки меня сейчас заботили. Он обещал поделиться идеей, как от неприятностейизбавиться, но что-то не спешил.

Через полчаса стало ясно, что идей у него не больше, чем уменя. Я совершила увлекательную прогулку по дому и прилегающему к нему саду изаторопилась домой. Юрий Петрович отговаривал, но я осталась непреклонной. Отмашины с шофером тоже отказалась и отправилась на такси. Но поехала не домой, ак Наташке.

Она бродила по квартире нечесаная, злющая и на меня смотрелахмуро. Я налила себе кофе, устроилась на диване и стала смотреть в окно.

— Чего надумала? — спросила Наташка.

— Ничего.

— А с дядькой своим разговаривала?

— Разговаривала.

— Помочь обещал?

— Конечно. Ты мне поможешь, а я тебе помогу, В общем,давай поможем друг другу.

— Ну? — нахмурилась Наташка. — Отчего ж непомочь хорошему человеку?

— Как ты думаешь, для чего они хотят найти типов, что кнам в больницу приходили?

— Это просто, — усмехнулась Наташка. — Скореевсего дядечка не знает, кто в него стрелял. Потому и нужны ему эти люди. Они,вероятно, просто исполнители, но через них есть шанс выйти на заказчика. —Я смотрела на Наташку с уважением, она выпятила грудь и улыбнулась пошире.

— Голова, — вздохнула я.

— Такое дерьмо увидишь и в самом задрипанном боевике.Так что зря хвалишь. Ты любишь Спилберга, а я мордобой. Вот и умнею.

— Оно, может, и так, в смысле ума и ситуации в целом.Но он переигрывает.

— Кто? Твой дядька? Что значит «переигрывает»?

— А то и значит. Одинокий, несчастный, ласковый, однимсловом: добрый дедушка. А это не правда. Можешь смеяться сколько угодно, но ячувствую.

— Чтоб я над твоим чутьем смеялась? Да никогда. Ты наПашку раз взглянула и сказала «придурок», все так и оказалось, только я на тотже диагноз восемь месяцев ухлопала. Хотя, может быть, зря ты к немупридираешься? Человек ты у нас начисто лишенный сентиментальности, а дядька,если мент не заливает, в тюрьме отдыхал немало годов. А зеки народ интересный,ты их песни послушай: сплошные слезы. Мама, под окном акация; прощай, любимая.Еще про сирень под окошком очень уважают… Так что некоторая слезливость вещьдля них вполне обычная.

Я продолжала смотреть в окно, слушая Наташку вполуха. Онаподошла, села рядом и позвала:

— Эй, ты где?

— Здесь. Не могу понять, что ему от меня надо. А ведьчто-то надо, Наташка.

— Меня больше тревожит нападение в подъезде… Слушай, тыведь не думаешь, что он сам это подстроил?

Я пожала плечами.

— А смысл?

— С понедельника иду в отпуск. Может, нам в самом делекуда подальше отправиться? А оплатит круиз твой дядька, по справедливостипросто обязан.

— Бегство ничего не решает. Вернемся, а проблемыостанутся. Здесь надо в принципе разбираться.

— Я так не умею, — заявила Наташка. — Аможет, стоит ему помочь, то есть опознать этих типов, что в больнице были?

— Дура ты, их же убьют.

— Почему?

— По кочану. А еще боевики любишь.

— Ну и убьют… — обиделась Наташка. — Лично я знаюодно: наши предки были людьми мудрыми, а у них на этот счет существуют точныеинструкции — своя рубашка ближе к телу.

— Я не хочу быть замешанной в подобных вещах, ты понимаешь?

— Конечно, понимаю. Только ты уже влезла по уши. Чего бтебе не оставить старичка на лесной дорожке, добраться до квартиры и спокойнопозвонить в «Скорую», мол, лежит некто неприбранным, движению мешает.

— Не добивай, — вздохнула я.

— Не буду.

В родной подъезд я входила с опаской, поднялась на второйэтаж и вытаращила глаза: на месте моей многострадальной двери, обитой светлымдерматином, изрядно ободранным жившим у меня пять лет псом по кличке Топа,находилось железное чудовище, с глазком и тремя замками, ключей от которых уменя не было.

Потосковав немного, я нажала кнопку звонка. Внутри что-тозагрохотало, раздался зловещий скрежет, и дверь открылась. В прихожей стоялздоровяк Саша и застенчиво улыбался мне. Я прошла, слегка поеживаясь. К тремзамкам прилагалась цепочка. Саша незамысловато пояснил:

— Вот…

— Спасибо.

— Да не за что, — обрадовался он. — Вот туткнопочку видите и огонечек? Если кто попытается дверь открыть, сработаетсигнал. Вой будет, как при воздушной тревоге.

— Здорово. А отключить это можно?

— Конечно.

— Тогда отключите.

— А Юрий Петрович…

— Соседи у меня в основном пенсионеры и воздушнуютревогу могут просто не пережить.

Саша выглядел немного обиженным. Собрал свои вещи иудалился.

На следующее утро я собралась на рынок. До рынка пятьостановок, но отправилась я пешком, решив немного прогуляться. День былсолнечным и не жарким, а настроение с утра просто отличное.

Я заметила его в витрине магазина, когда покупала мороженое.Он явно переигрывал, изображая интерес к макаронным изделиям. Решив испытатьсвое шестое чувство, я купила у мальчишки-разносчика газету и устроилась тутже, на подоконнике. Задержавшись у каждого прилавка гораздо дольше, чемнеобходимо, и купив пакетик чипсов, парень в джинсах и ярко-красной рубашке«тропик» вышел на улицу, не удостоив меня взглядом. Подождав минут десять, япокинула магазин.