– Ну, прежде всего, я не уверен, что человек,переполненный энергией, будет усидчив и терпелив. Кроме того, это искусство непринадлежит к твоему миру, где истины не выводят от руки, а печатают машинами,да притом еще – не слишком задумываясь над тем, истины ли это.

– И все же я хочу попробовать.

И вот целых полгода эта женщина, которая,казалось, минутки не посидит спокойно и проявляет свои чувства так пылко ибурно, приходила ко мне по пятницам. Сын ее садился в уголке, брал листок икисточку и тоже старался выразить своими рисунками предопределенное небесами.

Я видел, каких неимоверных усилий стоило ейсидеть неподвижно, в одной и той же позе, и спрашивал: «Неужели не можешь найтииного способа развлечься?» А она отвечала: «Я нуждаюсь в этом, мне нужноуспокоить душу, и ведь я еще не научилась всему, чему ты можешь меня научить.Свет Вершины говорит мне, что я должна продолжать». Я никогда не спрашивал, чтоэто за Вершина, – какое мне до этого дело?

Прежде всего ей следовало научиться терпению,и это было труднее всего.

Каллиграфия – это не только способ выразитьмысль, но и размышление о смысле каждого слова. Поскольку я не считал, чтоКоран будет пригоден для человека, воспитанного в другой вере, мы началиработать над текстами одного арабского поэта. Я диктовал ей по буквам, чтобыона могла сосредоточиться на том, что делает в настоящую минуту, а не пыталасьсразу узнать значение слова, фразы или стиха.

– Кто-то сказал мне, что музыка сотворенаБогом и быстрое движение необходимо людям, чтобы установить контакт с самимисобой, – однажды сказала Афина. – На протяжении многих лет я видела, что этотак и есть, а вот теперь заставляю себя делать самое трудное – замедлять шаги.Почему же терпение так важно?

– Потому что терпение учит вниманию.

– Но ведь я способна танцевать, повинуясь лишьголосу собственной души, которая понуждает меня сосредоточиться на чем-тобольшем, нежели я сама, и позволяет вступать в контакт с Богом, если толькоможно употребить здесь это слово. И танец помогал мне преобразить очень многое,включая даже собственную работу. Так вот я и спрашиваю: разве не душа – самоеглавное? Самое важное?

– Да, это так. Но если душа сумеет связаться,соединиться с разумом, ей под силу будут великие изменения.

Мы продолжали наши совместные труды. Я знал:настанет минута, когда надо будет сказать Афине то, что она еще не готовауслышать, – и потому старался не терять времени даром, готовя ее дух. Яобъяснил, что мысль возникла раньше слова. А раньше мысли была искра Божья.Все, решительно все на этом свете исполнено смысла, и самая наималейшая малостьдолжна быть принята в расчет.

– Я научила свое тело выражать все, чтоиспытывает душа, – сказала она.

– А теперь обучи только свои пальцы – так,чтобы ими одними выразить все ощущения твоего тела. И пусть вся твоянеимоверная сила сосредоточится в них.

– Вы – настоящий учитель.

– А что такое «учитель»? Я тебе отвечу. Это нетот, кто учит чему-либо, а тот, кто побуждает ученика выявить самое лучшее, чтоесть в нем, чтобы раскрыть то, что ему уже известно.

Я чувствовал, что Афине уже приходилосьиспытывать такое, хоть, может быть, давно, в ранней юности. Написанное выявляетличность человека, так что я узнал, что она была любима – и не только сыном, нотакже и родителями и – в течение какого-то времени – мужчиной. Я понял и то,что Афина наделена мистическими дарованиями, но старался, чтобы она непоказывала их, ибо они могут и устроить ее встречу с Богом, но способны ипогубить.

Я не ограничивался тем лишь, чтобы онаовладела техникой, но пытался открыть ей философию каллиграфов. ,

– Перо, которым ты сейчас выводишь эти стихи,– это всего лишь орудие. У него нет своей воли, оно покорно желанию того, ктодержит его в руке. И в этом его сходство с тем, что мы именуем «жизнь». Многиелюди в этом мире исполняют некую роль, не сознавая, что невидимая Руканаправляет их. В этот миг в твоих руках зажато перо или кисть, в которыхсосредоточены все намерения твоей души. Постарайся осознать важность этого.

– Я понимаю… И еще я вижу, как важно сохранятьизящество. Потому что вы требуете, чтобы я начинала писать лишь после того, какприму определенную позу и проникнусь уважением к материалу, который собираюсьиспользовать.

Ну а как же иначе? По тому, насколько сильнобудет ее уважение к перу или кисточке, узнается, что для того, чтобы научитьсяписать, необходимо невозмутимое изящество. А спокойствие идет от сердца.

– Изящество – это не что-то поверхностное, аспособ, который открыл человек для того, чтобы оказать уважение жизни и труду.И потому, когда ты почувствуешь, что тебе неудобно в этой позе, не думай, чтоона не­естественна или вычурна. В том, как трудно находиться в ней, и кроетсяее истинность. Она заставляет и бумагу, и перо гордиться тем, что ради них тыприлагаешь такие усилия. И бумага перестает быть просто ровной и белойповерхностью, ибо обретает глубину всего, что будет написано на ней.

Изящество – это правильная поза, котораяпозволит написанному быть превосходным. Не так ли и с жизнью? Отбросив всеповерхностное и наносное, человек познает простоту и сосредоточенность: чемпроще и чем скромнее поза, тем красивей она будет в итоге, несмотря на то, чтопоначалу покажется неудобной.

Время от времени Афина рассказывала мне освоей работе – о том, что все делала с воодушевлением и вот недавно получилапредложение от одного могущественного эмира. Он пришел в банк не за деньгами (уэмиров для этой цели имеется множество слуг), а чтобы повидаться с приятелем,этот банк возглавлявшим. В разговоре он упомянул, что подыскивает специалистапо продаже земельных участков, и спросил, не заинтересуется ли она такойработой.

Кто захочет покупать земли посреди пустыни илипорт, не находящийся в центре мира? – подумал я, но промолчал. Оглядываясьтеперь назад, я доволен, что сумел тогда удержаться от замечания.

Один-единственный раз говорила она о любви кмужчине, хотя появлявшиеся у моего шатра туристы, встречая там Афину, неизменнопытались так или иначе снискать ее благосклонность. Обычно она не обращала наих заигрыванья внимания, пока один из них как-то не сказал, что знает еевозлюбленного. Афина побледнела, бросила быстрый взгляд на своего сына,который, по счастью, не прислушивался к разговору.

– Откуда?

– Да я шучу, – отвечал турист. – Просто хотелвыяснить, свободна ты или нет.

Афина ничего на это не сказала, а я понял, чтомужчина ее жизни и отец ее сына – разные люди.