– Не думаю, что надо искать человека, никогдане дававшего себе труда любить меня.

Она захлопнула дверцу, улыбнулась и резкорванула с места. Вопреки произнесенным ею словам, я знал, каков будет ееследующий шаг.

Мне казалось, что ее профессиональныедостижения, ее умение зарабатывать деньги, ее новая любовь, ее радость, когдаона играла с маленьким сыном, – словом, все отошло на второй план. Я былапросто в ужасе, когда Шерин сообщила мне о своем решении – найти ту, ктопроизвел ее на свет.

Сначала я утешала себя: разумеется, никакогоприюта больше не существует, личные дела давно уничтожены, чиновники окажутсянепреклонны, правительство падет и границы закроют, или чрево, когда-товынашивавшее Афину, уже давно обратилось в прах. Но этих утешений хватилоненадолго: мне ли было не знать, что для моей дочери препятствий не существует,ибо она способна на все.

До сей поры эта тема у нас в семье была подзапретом. Шерин знала, что она – наша приемная дочь, ибо бейрутский психиатрпосоветовал рассказать ей, когда немного подрастет, всю правду. Но она никогдане спрашивала, откуда она, из какой страны, – для нее, как и для нас с мужем,отчизной был Бейрут.

Приемный сын одной моей подруги покончил ссобой в шестнадцать лет, когда у него родилась сестра, – я помнила об этом, ипотому мы с мужем больше не заводили детей и шли на любые жертвы, чтобы Шеринпоняла: она – единственная причина моей любви, радости и печали, надежд иупований. И все равно она этого вроде бы не замечала. О Боже мой, как неблагодарнымогут быть дети!

Я хорошо знала свою дочь и понимала, чтодоказывать что-либо бессмысленно. Целую неделю мы с мужем почти не спали, аутром и вечером она бомбардировала нас одним и тем же вопросом: «Как называетсятот румынский город, где я родилась?» В довершение всего Виорель постоянноплакал, как будто сознавая, что происходит рядом с ним.

Я решила снова проконсультироваться спсихиатром. И спросила, почему молодая женщина, у которой есть все, постоянночувствует себя обделенной и несчастной.

– Все мы хотим знать, откуда мы, – сказал мневрач. – Это фундаментальный философский вопрос. А что касается вашей дочери, тоя считаю ее интерес к своим корням вполне оправданным. Разве вас это неинтересовало бы?

Нет, отвечала я. Даже наоборот: я считала бы,что это опасно – искать человека, отвергшего и бросившего меня, когда я былалишена сил, чтобы выжить.

– Вместо того чтобы противодействовать,попробуйте помочь ей, – настаивал психиатр. – Быть может, увидев, что вы невозражаете, она откажется от своей идеи. Год, проведенный вдали от всех ееблизких, должен был развить в ней некий, как мы говорим, эмоциональный голод,который она пытается теперь утолить такими вот мелкими провокациями. Иустраивает их с единственной целью – убедиться, что ее любят.

Лучше бы Шерин сама пошла к психиатру – тогдабы я поняла причины ее поведения.

– Демонстрируйте доверие, не рассматривайтевсе это как угрозу. Но если она и после этого все же захочет уехать, вамостается только смириться и сообщить ей то, о чем она просит. Насколько японимаю, она всегда была проблемной девочкой. Как знать, может быть, эти поискиукрепят ее?

Я спросила, есть ли у психиатра дети. Онответил: «Нет», и я поняла, что напрасно обратилась к нему за советом.

В тот же вечер, когда мы сидели у телевизора,Шерин вновь взялась за свое:

– Что вы смотрите?

– Новости.

– Зачем?

– Хотим знать, что происходит в Ливане, –ответил мой муж.

Я почувствовала подвох, однако было ужепоздно. Шерин моментально воспользовалась ситуацией.

– Вот видите, вам интересно, что происходит встране, где вы родились. Вы обвыклись в Англии, обзавелись друзьями, живетеспокойно и безбедно, папа много зарабатывает здесь. И все-таки продолжаетепокупать ливанские газеты, щелкаете пультом, пока не наткнетесь на какой-нибудьрепортаж из Бейрута. Вы воображаете будущее исходя из своих представлений опрошлом и не отдаете себе отчета в том, что эта война не кончится никогда.Скажу иначе: теряя связь со своими корнями, вы думаете, что утратили связь смиром. Так неужели же вам трудно понять мои чувства?!

– Ты – наша дочь.

– Да. И навсегда ею останусь. Я горжусь этим.Пожалуйста, не сомневайтесь в моей любви к вам, в том, как я благодарна вам завсе, что вы для меня сделали. И я прошу только одного – позвольте мне побыватьна моей истинной родине. Может быть, я спрошу женщину, которая произвела меняна свет, почему она бросила меня, а может быть, и не стану, а просто взгляну ейв глаза. Если не сделаю этого, буду презирать себя за трусость и никогда несмогу постичь суть и смысл пробела.

– Какого пробела?

– В Дубае я изучала каллиграфию. Я танцую привсяком удобном случае. Но музыка существует лишь потому, что существуют паузы.А фразы – лишь благодаря пробелам. Занимаясь чем-нибудь, я чувствую себяполноценным человеком, но ведь никто не может действовать на протяжениидвадцати четырех часов кряду. И вот, когда я останавливаюсь, остро ощущаю, чточего-то не хватает.

Вы часто говорили мне, что я с рожденияотличалась беспокойным нравом. Но ведь я не выбирала себе такую манеруповедения – мне бы тоже хотелось сидеть здесь и смотреть телевизор. Однако этоневозможно: мысли в голове несутся без остановки. Иногда мне кажется – я схожус ума: я должна постоянно что-то делать – танцевать, писать, продаватьземельные участки, заботиться о Виореле, читать все, что подвернется под руку.Вы считаете, что это нормально?

– Такой уж у тебя темперамент, – сказал моймуж.

На этом разговор оборвался так же, как и всепредшествующие: Виорель заплакал, Шерин замкнулась в молчании, а я в очереднойраз убедилась в том, до чего же неблагодарны дети по отношению к своимродителям, а ведь те столько сделали для них. Однако наутро, за кофе,прерванный разговор возобновил мой муж.