не было ртов, но они скалились. Их лапы с человеческими пальцами и руки с когтями-клешнями были такими длинными, что на сгибе, бескостные, свисали петлями. Чернь дымилась. Тьма кипела, как новорожденная нефть. Конечно, догадалась Габриэль, кому-то дионисийские мистерии, а кому-то древний-добрый христианский ад.

– Знаешь, как сходят с ума? – Ариадна подперла голову рукой. В роли экскурсовода она явно скучала. – Пока все хорошо, твоя воля, как гравитация, удерживает воедино части мира. Но гравитационное притяжение – это сила. Все как по учебнику. И когда в твою жизнь вторгается что-то, имеющее больше силы, больше власти, больше гравитации, твоя крохотная воля перестает на что-либо влиять. Мир разваливается. Разум рушится на куски, и ты не можешь ничего поделать.

– Беру свои слова обратно, – проскрипела Габриэль. – Теперь уже всем совершенно ясно, что ты достойная злодейская подружка. Разве что не говоришь его голосом.

Ариадна утомленно покачала головой:

– Ты не умрешь от того, что почерпнешь здесь. Просто рассыплешься. Потеряешь ко всему интерес. Будешь видеть единственный выход, но не решишься воспользоваться им из-за Кристы. Может, благодаря близким и солнышку, однажды снова соберешь себя в подобие себя прошлого. К счастью, мы не застанем это чудесное превращение.

Ариадна уперлась ладонями в край, поднимаясь. Стой, попыталась воскликнуть Габриэль, но ее перебил ветер.

– Да, у тебя свои переживания. Я не умаляю. Но тебя никогда не мучил другой. Ты не знаешь, как на самом деле чужие прихоти превращают живого человека в тупой предмет. Нет никаких иерархий. Правил. Гарантий. Любой может взять и сделать тебя вещью, и, если он умен и силен или всем вокруг плевать, ему ничего за это не будет. Едва ты понимаешь это, у тебя мозг взрывается от осознания того, как на самом деле устроено человеческое общество. А когда бледный призрак закона или высшей справедливости сочувственно машет платочком из-за горизонта, мозг взрывается во второй раз, уже окончательно. Это не то же самое, что огрести, когда сто раз просили не вмешиваться, Михаэль. – Ариадна отвернулась. – Наслаждайся. Сумасшествие – выход для тех, кто не умеет убивать.

Ариадна вернулась в галерею. Черти проводили ее быстрыми нетерпеливыми не-взглядами, как свою. И засуетились.

Матерь божья, неверяще подумала Габриэль, глядя на их приближение. Так ошибиться с целью спасательной операции мог только ребенок. Ей хотелось злиться, орать, кидаться обвинениями, но страх намертво вцепился в горло. Горячий ветер оплавлял лицо, сжигал мысленные бронхи в мысленных легких. Габриэль дергалась, пытаясь выкарабкаться из веревок, тоже, конечно, мысленных, но мысль на мысль, как коса на камень – кто-то свистит лезвием на взмахе, а кто-то тупо лежит.

– Хорошо! – сорвалась она. – Урок извлечен! Вытащи меня отсюда, и разойдемся как умные бывшие!

Габриэль не надеялась, что это сработает, надежда была не в ее ведении. Она снова дернулась и вдруг почувствовала, как кто-то просунул цепкие лапки между перекладинами в спинке стула, о которых она даже не знала. И зажал ей рот. И закрыл глаза. И вплелся в волосы, как новые волосы. И заставил, жмурясь, подумать: сегодня никто не умрет. Да, когда все закончится, она будет очень опасна. Да, ей придется крепко запереться, чтобы не наворотить дел. Да, возможно, вместо этого она запрет другого, и это станет началом больших проблем. Но она не умрет. Никто не умрет. План был именно в этом.

Ах, как все тщетно, потекло в уши.

Ах, как все глупо, просочилось в мысли.

Ах, как приятно, что, когда ты исчезнешь – назойливое навязчивое ноющее ничто, – ни одно существо, делившее с тобой кислород, не расстроится. Даже не вспомнит, что́ ты было.

Что́ ты.

Что.

Что?

Ничто.

Габриэль куда-то потащило, и она завопила, хотя обещала держаться. Хотя давно знала: обещания – пустота в округлостях сквозных букв. Ветер схлынул, и Габриэль обожгло ледяным воздухом, а потом чем-то твердым, но таким же холодным. А потом чем-то мягким, но тоже холодным, и вопила она, кажется, пока кто-то не завопил на нее в ответ:

– Ты в порядке! Открой глаза!

Габриэль разлепила веки и увидела осыпающийся потолок галереи. А на фоне него будто вырезанную из черно-белого фильма Ариадну в мокром летнем платье. Девочку из пещеры со светящимися синими экранами и бордово-коричневым заревом костра. Здесь на ней не было ни грамма цвета.

Габриэль все еще лежала на спине, привязанная к стулу. Девочка с усилием перевалила его на бок. Она принялась ослаблять узлы, и Габриэль чувствовала ее ледяные, негнущиеся от холода пальцы. Габриэль хотела что-то сказать, но горло лишь сжималось в беззвучных спазмах. Наконец веревка просела. Габриэль дернула плечом, вырывая себе лишний сантиметр движения. Следом еще один, за ним другой, она чувствовала, что почти освободилась, как девочка вдруг вскрикнула – и пальцы исчезли.

– Ты что здесь забыла?! – рявкнула Ариадна сверху.

Она оттащила девочку от стула. Габриэль забарахталась. Она слышала глухую возню, оборвавшуюся ударом, и то, как девочка подавилась вдохом. Удар повторился, вошел в ритм. Габриэль продралась обветренным бездной телом сквозь веревку, оттолкнулась, но тут же упала. Стул протащился за ней. Габриэль вывернулась и увидела петли кусачей пеньки, срастившие ее со стулом на уровне лодыжек. Она брыкнулась. Стул тоже. Тварь, рассвирепела Габриэль, накинувшись на веревку. Тварь, тварь, тварь, думала на каждый удар, чтобы слышать только свой голос.

Она набросилась на Ариадну со спины, сбив с ног, провезя лицом по кучкам праха. Пистолет вылетел из-за ее пояса. Габриэль метнулась за ним. Ариадна схватила ее за ногу, и Габриэль завопила, припав к полу. Ариадна рывком вывернула ей щиколотку. Габриэль перевернулась на спину, лягаясь, как угодивший в кипяток жук. Ариадна отдернулась, сраженная этой бессмысленной тратой энергии.

– Не вмешивайся, – поднимаясь, бросила в сторону.

Габриэль отползла, взглянула туда же. Сочувствие и любовь к ближнему тоже не были в ее ведении, и потому, увидев сжавшийся на полу черно-белый калачик, что казался беззащитнее воробушка на морозе, она почувствовала то единственное, что принадлежало ей. Только ей.

Слепую безудержную ненависть.

– Она все равно убьет тебя! – заорала Габриэль на существо, которое недавно спасло ее. – Позволит Стефану убить тебя! Тебе нечего терять!

Калачик съежился в крошку, в выколотую точку на линии чужой непрожитой жизни, и перед глазами Габриэль заплясали все оттенки ярости. Красные-красные, как христианский ад. Она с ревом понеслась на Ариадну, протаранила головой живот, повалила, заколотила без разбору, не понимая, куда и зачем. На стороне Габриэль были чувства, клокочущие и жгучие, плесенью расползавшиеся по изнанке вежливых улыбок столько лет. Они вдребезги разнесли Ариадново хладнокровие. Но не навыки. Не чужое умение, выжидая, определять слабости и переигрывать противника, используя инерцию его ошибок.

Когда Ариадне удалось скрутить Габриэль, та молотила воздух, клацая зубами, словно животное. И не понимала, куда ее снова тащат.