Расследование проводилось в обстановке строгой секретности.Оно касалось исключительно членов семьи Мэйфейр, хотя, конечно, справиться совсей работой собственными силами было невозможно. Но в погоне за информациейМэйфейры не жалели денег.

Они обратились сразу в несколько сыскных агентств.Сотрудники этих агентств получили задания. Сведения, которые им удалось добыть,сопоставлялись и анализировались. Частные доктора взяли образцы крови с полазлополучной ванной и направили их для анализа в частные лаборатории, названиякоторых были известны только Лорен и Райену. В комнате, где Роуан держали взаточении, были тщательно собраны отпечатки пальцев. Вся одежда — а ее вкомнате обнаружилось достаточно много — была снабжена специальными ярлыками,упакована и отправлена на фирму «Мэйфейр и Мэйфейр». Контейнер с этими вещамидолжен прибыть в самом скором времени.

Ни одна, даже самая тонкая нить, способная привести кразгадке, не была оборвана. Благодаря клочкам почтовой бумаги и кодовому ключуот двери, найденным в Хьюстоне, они вышли на отель в Нью-Йорке. Все сотрудникиэтого отеля были опрошены. Водитель грузовика, один из самых важных свидетелей,прибыл в Новый Орлеан. Мэйфейры оплатили ему все дорожные расходы, так какхотели побеседовать с ним с глазу на глаз, а не по телефону.

Да, опустевшая камера Роуан в необитаемом офисном центреявляла собой жуткое зрелище. Увядшие, гниющие цветы. Осколки фарфора на залитомкровью полу. Роуан удалось отсюда бежать. Но спастись она все же не сумела. Впути ее настигло нечто ужасное. Это произошло на краю лужайки, под огромнымстарым дубом. Исполинский дуб, настоящая местная достопримечательность, имелдаже имя — Дуб Габриэля. Чрезвычайно живописное место. Моне доводилось тамбывать. Туда часто привозили школьные экскурсии. Если вы приехали вСент-Мартинвиль, вам обязательно следует посетить Музей Аркадии и увидеть ДубГабриэля. Вообще-то в Сент-Мартинвиле два знаменитых дуба: Дуб Эванджелины — онкрасуется в самом центре — и Дуб Габриэля — этот растет за городом, неподалекуот старого дома. Говорят, он опирается на ветви, словно на локти: Габриэль,ожидая свою возлюбленную Эванджелину, устал и захотел прилечь. На земле, междуэтими локтями-ветвями, Роуан и настигла беда.

Токсический шок, аллергическая реакция, поражение иммуннойсистемы. Доктора терялись в догадках. Однако в крови пациентки не удалосьобнаружить никаких токсинов — ни вчера, ни сегодня. Об одном можно былоговорить с уверенностью: у нее случился выкидыш. Возможно, он послужилединственной причиной ее нынешнего состояния.

Ужасно, ужасно. Как все это ужасно.

Но ужаснее всего было смотреть на Роуан, пластом лежавшую вбелоснежной больничной постели. Голова ее неподвижно застыла на подушке, взглядпустых глаз был устремлен в потолок. Она потеряла много крови, была сильноистощена, и лицо ее стало белым как бумага. Именно эта мертвенная бледность ибезжизненность вытянутых вдоль тела, слегка повернутых ладонями вверх рукпроизводили особенно гнетущее впечатление. Лицо ее полностью лишилось выражения,на нем не читалось ни малейшего проблеска мысли или чувства. Широко открытыеглаза, казавшиеся теперь слишком круглыми, абсолютно не реагировали на свет идвижение. Рот неожиданно уменьшился и тоже казался круглым; губы Роуан утратилииндивидуальность, некогда делавшую их соблазнительными и женственными. Сидя упостели Роуан, Мона заметила, что неподвижность больной не абсолютна: вкакой-то момент она попыталась согнуть руки, но сиделка вновь вытянула их вдольтела.

Волосы Роуан заметно истончилось и поредели — еще односвидетельство недостаточного питания и осложненной беременности. В белойбольничной рубашке она казалась невероятно маленькой и походила на ангела врождественском спектакле.

Смотреть на Майкла тоже было невыносимо. Совершенно убитый, заплаканныйи дрожащий, он сидел у постели Роуан и беспрестанно говорил с ней, уверял, чтоей не о чем беспокоиться — он всегда будет рядом, а врачи сделают все от нихзависящее. Рассказывал, что обязательно повесит в ее комнате картины, что тамбудет играть музыка. Он отыскал замечательный старый граммофон. Они с Роуанбудут вместе его слушать. Бедный Майкл не умолкал ни на минуту. «Мы обо всемпозаботимся… Мы обо всем позаботимся», — как заведенный твердил он.

У Майкла не хватало духу сказать что-нибудь вроде: «Мынепременно найдем этого проклятого ублюдка, это чудовище. Он заплатит за все,что с тобой сделал». Да и кто мог пообещать такое бесчувственному существу,распростертому в больничной постели, существу, столь мало напоминавшемунезаурядную женщину, некогда столь уверенно и успешно оперировавшую людскиемозги.

В отличие от Майкла Мона понимала, что Роуан абсолютноничего не слышит. Мозг ее все еще сохранял остатки функций, он заставлял легкиедышать, а сердце биться; тем не менее кровь текла по ее жилам все более вяло иконечности становились все более холодными.

В любой момент мозг мог окончательно выйти из строя ипрекратить отдавать приказы внутренним органам. И тогда последние проблескижизни оставят тело Роуан. А разум, хозяин этого тела, уже покинул его, сняв ссебя все заботы. Энцефалограмма показала это со всей очевидностью.

Изображение на экране было в точности таким, какое возникаетпри подключении аппарата к покойнику. Врачи сказали, что экран никогда небывает абсолютно пустым.

Рассудок Роуан погиб, а тело превратилось в сплошную рану. Иэто тоже было ужасно. Бледные ноги и руки Роуан покрывали синяки. На левомбедре имелись признаки перелома. Помимо синяков на теле были обнаружены инесомненные следы насилия. Выкидыш проходил на редкость тяжело. Ноги Роуан былипокрыты кровью и околоплодной жидкостью.

В шесть часов утра врачи отключили аппарат искусственногодыхания. Операция по удалению матки прошла быстро и без каких-либо осложнений.Все необходимые анализы были сделаны.

В десять часов утра они решили отвезти Роуан домой.Существовала лишь одна причина для подобной спешки: никто из родственников ненадеялся, что она переживет этот день. А указания, которые Роуан дала на этотслучай, отличались чрезвычайной ясностью. Вступив в права наследства, Роуанпервым делом составила подробные письменные инструкции, согласно которымумереть она должна непременно в доме на Первой улице. «Мой дом» — так называлсяон в бумагах. Все распоряжения были написаны ею собственноручно, стольхарактерным для нее аккуратным почерком. Она сделала их в счастливые дни,предшествовавшие свадьбе, особенно проследив за тем, чтобы они полностьюсоответствовали условиям и духу легата. Именно тогда она пожелала умереть настаринной кровати, некогда принадлежавшей Мэри-Бет.

К тому же приходилось принимать во внимание и бытующие всемье традиции. Родственники слонялись по коридорам благотворительной больницыи твердили: «Она должна умереть дома. Она должна умереть в хозяйской спальне.Нам следует забрать ее отсюда и отвезти на Первую улицу». Старый дедушкаФилдинг проявил особую настойчивость.