«Вот козлы. Допились до того, что не могут по вагончикамразойтись! Уволю к дьяволу, прямо сейчас, кто бы ни был».

Увольнять ему никого не пришлось.

Человек был мертв. Так безнадежно, так ужасающе мертв, что уЧернова едва не отнялись ноги, как только он взглянул в белое с желтым лицо.

Его уже кто-то «уволил», подумал Чернов как будто сквозьвату. Даже две недели не дал, как положено по законодательству о труде.

Вот только этого им всем сейчас и не хватало. Вот все у нихсейчас замечательно и хорошо. Только трупа недоставало.

Как-то скучно было без трупа…

Чернов быстро закурил, стараясь не смотреть под ноги, гдележал мертвый человек. Хуже всего, что это был не абстрактный труп, а ВолодькаМуркин, разнорабочий, которого он сам нанял с месяц назад. Володька какВолодька — в меру пьющий, невзрачный, вечно суетливый, как будто стремящийсяуслужить. Чернов его не любил.

«И как это он свалился башкой на эту плиту?! Куда егопонесло?! Вроде сильно он никогда не пил. Может, вчера подрался? С кем? Если скем-то из наших — все, мы пропали — приедет милиция, начнутся разбирательства,идиотские допросы, вызовы в отделение и так далее. Работа встанет, и так времяне просто поджимает, оно давит на нас, как кузнечный пресс. Великий Господи,сделай так, чтобы не было никакой драки, чтобы он сам свалился, пусть этонехорошо, что я тебя об этом прошу, но сделай так. Господи!..»

Вадим Чернов, тридцати семи лет от роду, самоуверенный,образованный и упрямый, как все бывшие военные, не верил в науку криминалистикуи был совершенно точно уверен, что никакую картину преступления по одномуследу, оставленному на земле, или сгоревшей спичке воссоздать нельзя.

Расследования убийств казались ему такой же глупостью, какпопытка определить, есть ли жизнь на Марсе, глядя на этот самый Марс втеатральный бинокль. Да и не понимал он, зачем расследовать, когда можно нерасследовать, а засадить за решетку первого попавшегося под руку и написать вотчете, что убийца пойман и больше угрозы для общества не представляет.

Пусть все, что угодно. Пусть работяги вчера в стелькунадрались, пусть обнаружится несоблюдение каких-нибудь очередных правил техникибезопасности, но только не драка.

Потому что если драка — значит, убийство, значит,расследование, значит, конец света.

Черт бы взял этого Муркина, выбравшего такое неподходящеевремя, чтобы откинуть сандалии. Хотя, может, именно черт его и взял.

Понимая, что милиция все равно приедет, даже если это простонесчастный случай, Чернов отступил назад, стараясь попасть в собственный след.Все же детективы он почитывал и знал, что возле трупа лучше ничего не трогать.

Была бы охота что-то там еще и трогать!

Чернов полез в карман за телефоном, но тут же в раздражениисунул его обратно. Как он ни хорохорился, но вид мертвого Володьки произвел нанего гораздо более сильное впечатление, чем он сам мог себе признаться. Рукибыли не просто влажные — они были мокрые и холодные, как шкура дохлой рыбы. Онсердито зашагал к тонкой водопроводной трубе, нелепо торчавшей на краю котлована,отвернул шершавый вентиль и попил мутной ржавой воды. Потом плеснул в лицо.

«Возьми себя в руки. Чай, не барышня».

Он злобно утер физиономию подкладкой куртки и посмотрел посторонам. Вокруг никого не было, только в отдалении у вагончиков начиналасьпривычная утренняя жизнь. Чернов посмотрел на часы. Шесть. Седьмой.

Никто еще ничего не знает, подумал он тоскливо. Для всехпока что начинается обычный день. Только он, Вадим Чернов, стоит в двух шагахот трупа Володьки Муркина и не может заставить себя позвонить.

Он вздохнул и снова посмотрел в котлован, смутно надеясь,что труп куда-нибудь исчез за то время, что он умывался.

Труп, будь он неладен, был на месте.

Что-то поблескивало на полпути между мертвым Володькой ибетонным столбом, к которому был прикручен прожектор, как будто золотое кольцов куче навоза. Чернов посмотрел, прищурившись, и стал спускаться, по дугеобходя труп. Стараясь не смотреть в его сторону, он копнул носком ботинкарыхлую землю. Какой-то длинный и узкий предмет, похожий на тюбик губной помады,сверкнув полированным золотым боком, подпрыгнул и мягко шлепнулся неподалеку.Чернов наклонился, поднял его и вытер о куртку. Это была зажигалка. Стильнаяпозолоченная зажигалка, на которой было выдавлено черным «Кельн Мессе».Зажигалка принадлежала Степану. Он привез ее в марте со строительной выставкииз Германии, куда поехал с Беловым, оставив Чернова за старшего. Чернову тогдатоже хотелось в Германию, тем более он никогда еще не был за границей, ноСтепан решил, что поедет Белов.

Значит, Степан эту свою драгоценную зажигалку потерял, даеще в таком неподходящем месте…

Чернов думал всего одну секунду, а потом сунул зажигалку вкарман. Даже идиоту ясно, что Степан не может иметь отношения к смертикакого-то никому не нужного распоследнего рабочего с собственной стройки, а разтак, значит, зажигалку эту он просто сунул мимо кармана, когда вчера илипозавчера лазал по котловану, и ментам об этом знать совсем не обязательно.

Преодолевая себя, он еще раз посмотрел вниз, на Володьку,отвернулся, выматерился и решительно достал телефон.

— Па-ап!

Шум воды в трубах, шипение яичницы на сковороде, развеселыевопли ведущего утренней программы на «Русском радио».

— Папа!

Стук посуды и пронзительный взвизг кофемолки.

— Папа!!

Степан вздрогнул и оглянулся, чуть не выпустив кофемолку изрук.

— Пап, ну ты чего?! Совсем уже?!

С Ивана на пол текла вода. Он стоял в дверном проеме мокрыйи совершенно голый. Степан уставился на него, как будто впервые увидел.

— Я тебя зову, зову! Ты что, не слышишь?

— Нет, — сказал Степан. — Не слышу. Уже пора?

— Давно пора, — ответил Иван обиженно и зашлепал в ванную,бормоча себе под нос:

— Зову, зову, два часа зову..

Степан переставил сковородку, хлопнул по кнопке чайника ипошел в ванную вслед за сыном.

— Давай! — приказал Иван и зажмурился. Он стоял в ванне —острые локти, выпуклые коленки, ребра все до одного можно пересчитать,ручки-палочки и ножки-дощечки. В кого он такой худющий? Степан усмехнулся.Утренний ритуал никогда не менялся. Просто сегодня он что-то отвлекся и проритуал позабыл.