В течение одного года тетушка Примроуз побывала водиннадцати таких заведениях и наконец однажды сообщила племяннице, чтовстретила очаровательного молодого человека. «Такой преданный мальчик. Онлишился матери в детском возрасте и так нуждается в заботе. Я сняла квартиру, ион будет жить вместе со мной. Нам обоим будет так хорошо. Мы совершеннородственные души. Ты можешь больше ни о чем не беспокоиться, дорогая Пруденс,мое будущее определилось. Завтра я встречаюсь со своим поверенным – нужно жекак-то обеспечить Мервина на тот случай, если я умру раньше его, что, впрочем,было бы так естественно, хотя, уверяю тебя, сейчас я чувствую себя простовеликолепно».

Таппенс помчалась на Север (все это происходило в Абердине).Однако случилось так, что полиция прибыла туда раньше ее и выдворила душкуМервина, который уже довольно давно разыскивался по обвинению в вымогательстве.Тетушка Примроуз была исполнена негодования, объявила это несправедливымпреследованием, однако, побывав в суде (там разбиралось еще двадцать пятьподобных афер Мервина), была вынуждена изменить мнение о своем протеже.

– Я считаю, что мне нужно навестить тетушку Аду, Таппенс, –сказал Томми. – Я уже давно у нее не был.

– Наверное, ты прав, – согласилась Таппенс без всякогоэнтузиазма. – А сколько прошло времени?

Томми подумал.

– Наверное, уже почти год.

– Гораздо больше. По-моему, гораздо больше года.

– Боже мой! Как быстро летит время, верно? Не могу поверить,что это было так давно. Но ты права, Таппенс. – Он подсчитал. – Просто ужасно,как быстро забываются такие вещи. Мне, право, очень стыдно.

– По-моему, ты напрасно себя коришь. Ведь мы посылаем ейподарки, пишем письма.

– Да, конечно. Очень мило с твоей стороны, Таппенс, что тыэто делаешь. Но все равно иногда, в особенности когда читаешь о подобных вещах,делается очень неловко.

– Ты имеешь в виду эту ужасную книгу, которую мы брали вбиблиотеке? – спросила Таппенс. – О том, как скверно жилось бедным старушкам,как они страдали.

– Но это, наверное, правда? Ведь это взято из жизни?

– О, конечно, – согласилась Таппенс. – Такие заведениясуществуют. И некоторые люди действительно страшно несчастны, они простообречены страдать. Но что можно с этим поделать, Томми?

– Нужно хотя бы как можно тщательнее выбиратьсоответствующее заведение, все о нем разузнать, нужно постараться, чтобы зачеловеком наблюдал хороший врач.

– Согласись, трудно найти врача лучше, чем доктор Меррей.

– Да, – признал Томми, и лицо его просветлело. – Меррейпервоклассный врач. Добрый, терпеливый. Если бы что-нибудь случилось, он бынепременно нам сообщил.

– Вот мне и кажется, что тебе не следует волноваться.Сколько ей теперь лет?

– Восемьдесят два. Нет-нет, кажется, восемьдесят три. Этоужасно – пережить всех на свете.

– Это нам так кажется. Они так не думают.

– Ну, этого знать нельзя.

– А вот твоя тетушка Ада прекрасно знает. Разве ты непомнишь, с каким злорадством она рассказывала, скольких своих приятельницпережила? А кончила она так: «Что до Эми Морган, то я слышала, что она иполугода не протянет. А сама всегда говорила, что я такая слабая и хрупкая. Ивот теперь почти наверняка можно сказать, что я ее переживу. И к тому же намного лет». С каким торжеством она это произнесла!

– Все равно.

– Я понимаю, понимаю. Ты все равно считаешь своим долгомпоехать и навестить ее.

– А разве я не прав?

– К сожалению, я полагаю, что ты прав. Абсолютно прав. И ятоже поеду с тобой, – добавила она, гордясь своим героизмом.

– А тебе зачем ехать? Она же не твоя тетушка. Нет, я поедуодин.

– А вот и нет. Я тоже люблю страдать. Будем страдать вместе.Я делаю это без всякого удовольствия, ты – тоже. Что до тетушки Ады, она-то ужнаверняка никакого удовольствия от этого не получит. Но я понимаю, что такиевещи делать необходимо.

– Нет, я не хочу, чтобы ты ездила. Ведь помнишь, в прошлыйраз она была с тобой ужасно груба.

– О, я отнеслась к этому совершенно спокойно. Мне кажется,только этот эпизод и доставил бедной старушке некоторое удовольствие. Пусть ее,мне не жалко.

– Ты всегда была так добра к ней, несмотря на то чтонисколько ее не любишь.

– Тетушку Аду любить невозможно. Мне кажется, ее никтоникогда не любил.

– Но все равно нельзя не испытывать жалости к человеку,когда он так стар.

– А я вот не испытываю. У меня не такой хороший характер,как у тебя.

– Женщины обычно жестокосерднее.

– Вполне возможно. В конце концов, женщина должна бытьздравомыслящей – у нее нет времени на сантименты. Я хочу сказать, что готовапожалеть человека, если он стар, или болен, или еще что-нибудь, но только приусловии, что это человек приятный. Но если нет, сам признайся, тогда делодругое. Если ты противная особа в двадцать лет и ничуть не лучше в сорок, вшестьдесят становишься еще противнее, а уж в восемьдесят превращаешься внастоящую мегеру, то, право же, я не понимаю, почему нужно непременно жалеть такуютолько потому, что она стара. Мегера так и останется мегерой. Я знаюочаровательных старушек, которым семьдесят и даже восемьдесят. Старая миссисБошем, Мэри Кар, бабушка нашего булочника, миссис Поплет, которая приходила кнам убирать. Все они были такие милые, и я с удовольствием помогала им, чеммогла.

– Ну ладно, ладно, – сказал Томми. – Будь здравомыслящей.Однако если ты действительно собираешься проявить благородство и ехать сомной...

– Я хочу ехать с тобой, – перебила его Таппенс. – Ведь, вконце концов, я вышла за тебя замуж «на радость и на горе», а тетушка Адапринадлежит, несомненно, ко второй категории. Поэтому поедем вместе, рука обруку. Отвезем ей букет цветов, коробку конфет с мягкой начинкой и паружурналов. Можешь написать миссис – как ее там? – и сообщить, что мы прибудем.

– На будущей неделе? Я могу во вторник, – предложил Томми, –если тебе удобно.

– Пусть будет вторник, – согласилась Таппенс. – Как зовутэту женщину? Я имею в виду заведующую, смотрительницу, директрису – никак немогу запомнить, – начинается на П.

– Мисс Паккард.

– Вот-вот.

– А вдруг на этот раз все будет не так, как всегда?

– Не так? В каком смысле?