– Эй, – завопила я, – ну-ка, прекратите немедленно! Думаете,все спят, сейчас милицию вызову!

Услышав мой голос, грабители, а это скорей всего былимаргиналы, решившие ограбить припозднившегося прохожего, словно стая испуганныхгрифов, шарахнулись в сторону и исчезли. На дороге остался лежать лишьнесчастный избитый дядька.

– Вам плохо? – проорала я.

Ответа не последовало.

– Эй, вы живы?

И снова тишина. Небось бедолагу сильно покалечили, если онмолчит и не шевелится. В «Скорую помощь» я дозвонилась с третьего раза, вмилиции трубку сняли на сороковой звонок и весьма вяло отреагировали насообщение о том, что на вверенном им участке отмечен факт безобразия. Лучшевсего было бы заставить Олега общаться с коллегами, но он, как назло, укатил надва дня в Питер, в командировку.

Исполнив гражданский долг, я вновь высунулась в окно.Кажется, тело лежит в иной позе. Бедный мужчина, он ведь не знает, что япозвала на помощь, и пытается отползти с места происшествия. Схватив ключи, яринулась вниз.

То, что человек скорей мертв, чем жив, стало ясно сразу. Онбыл весь в крови и никак не прореагировал, когда я присела возле него накорточки. Лицо его, покрытое ссадинами, страшное, какое-то раздувшееся,показалось мне отчего-то знакомым.

– Вы не волнуйтесь, – нарочито бодрым голосом произнесла я,– сейчас приедет врач и вас живо вылечит. Скорей всего, ерундовое дело. Ну парасиняков вскочит!

Мужчина молчал. Я сначала перепугалась, решив, что он умер,но потом увидела, что грудь несчастного медленно опускается и подымается.Значит, дышит.

– Лежите спокойно, – продолжила я идиотские речи, – сейчаслюдей с того света вытаскивают, по кусочкам собирают, не волнуйтесь! На дворемай, но очень жарко, вам не грозит простудиться. Вот если бы вас отдубасили вдекабре, тогда да, страшно валяться на асфальте.

Внезапно избитый приоткрыл глаза.

– Вот видите, – воодушевилась я, – вам уже лучше!

Мужчина с трудом разлепил губы:

– Вилка… Ты… Откуда…

Я так и подскочила на месте. Родители дали мне дурацкое имяВиола, что в сочетании с фамилией Тараканова звучит, ну согласитесь, не слишкомпривлекательно. Все знакомые рано или поздно начинают звать меня просто Вилка.Значит, я знаю этого несчастного, но откуда?

– Вилка, – хрипел мужик, задыхаясь, – влезь мне в карман.

Я сунула руку в его брюки.

– Нет, – сипел несчастный, – расстегни ремень, с внутреннейстороны, внизу, почти на брючине, справа, потайной кармашек на молнии.

Я покорно выполнила его просьбу и на самом деле обнаружиланечто плоское, оказавшееся при более детальном рассмотрении самой обычнойдискетой, только не черного, а красного цвета.

– Отнеси, – с видимым трудом бормотал избитый, – толькоРитке не говори, умоляю…

– Куда нести? – я решила поддержать разговор, недоумевая,кто такая Рита.

– Завтра, в три часа дня, возле памятника Пушкину наТверской, женщина придет, Лариса…

– И как я ее узнаю?

– Возьмешь в правую руку новый номер журнала «Отдохни»,встанешь справа от монумента и жди, она сама подойдет, только никому ни слова,особенно Ритке.

– Ладно.

– Нет, поклянись.

Я не очень люблю произносить торжественные обещания, в самуюдраматическую минуту меня начинает разбирать смех. Из-за этого меня в третьемклассе не приняли в пионеры. Когда на сцену, где стояла шеренга детей, одетыхпо случаю праздника в белые рубашечки и блузочки, влез ветеран и козлинымголосом заблеял о том, как мы должны быть благодарны партии и правительству засчастливое детство, я начала хихикать. Сколько ни щипала меня Томуська за ногу,сколько ни шипела: «Немедленно прекрати», – не помогло.

В результате красные галстуки получили все, кроме меня, имачеха Раиса была вызвана к директору. Назад она вернулась потная, слегкапьяноватая, швырнула на стол пакетик карамелек и сказала:

– Ешь, Вилка, забудь про ихнюю обиду. Ишь, чего удумали, захорошее настроение ребенка наказать, уроды! Я так и сказала твоему директору:«Что ж она, когда галстук повязывают, рыдать должна?»

– А он? – замирая, поинтересовалась я.

Директор казался таким всемогущим, всесильным. Раисавытащила из сумки шкалик, плеснула в стакан, ловко опрокинула содержимое в роти с чувством произнесла:

– Хватает, зараза, прямо горло обожгло. А он заявил, чтосообщит по моему месту работы о том, что я не умею воспитывать ребенка в духесоциалистических идеалов.

– А ты?

– А я, – хмыкнула Раиса и снова наполнила стакан, – а яответила, звони куда хочешь, хрен моржовый, на мое место никто не зарится. Малоохотников-то с тряпкой по подъездам бегать да лестницы тереть. А девочку моюболее не трожь, не то я тоже найду куда пойти и сказать, что ты моево ребенкаобучить как следовает не смог! Какой с меня спрос? Три класса всего изакончила, ничего не знаю, это вы ее до ума довести взялися. Так-то!

Я сидела с раскрытым ртом, восхищаясь мачехой. Та спокойнодопила бутылку, плохо слушающимися руками вытащила из сумки красный галстук,мятый, словно его жевала корова, и заплетающимся языком произнесла:

– Накось, завтрева повяжи на шею и ступай спокойно в школу,пионерка ты теперича, выросла совсем.

Затем она пошатнулась и рухнула на диван. Я притащилаподушки, подсунула их под голову Раисы и накинула на оглушительно храпящую бабуодеяло. Мне частенько доставались от мачехи тычки и затрещины, но она менялюбила.

Гадкую привычку смеяться во время самых торжественныхцеремоний я искоренить не сумела. Последний раз идиотски хихикала в тот момент,когда Олег старательно натягивал мне на палец обручальное кольцо. Поэтомусейчас, сидя на корточках возле лежащего в луже крови мужика, мне совсем нехотелось произносить какие-нибудь клятвы. Но несчастный очень нервничал инастаивал:

– Поклянись! Ну, Вилка!

– Чтоб мне сдохнуть, – осторожно произнесла я.

– Не говори Ритке, это она…

– Никогда, – спокойно пообещала я, совершенно не зная, ктоон и кто такая Рита.

– Вообще никому, – затухающим голосом бормотал бедняга, –ментам ни-ни, отнеси, Вилка, Христом-богом прошу, иначе мне плохо будет!