Когда вышли на улицу, то, увидев профкомовскую машину,словоохотливый опер оживился, собрался было ехать с Поляковой в институт, но подороге передумал – позвонил из автомата, спросил Леночку – и попросил высадитьего у дома тридцать пять по Среднеохтинскому, но шофер Иван Иваныч к дому егоне подвез, высадил у лужи на перекрестке, и всю дорогу ворчал, что рабочий денькончается, бензин государственный, а ментов по бабам развозить он не нанимался.

Далее выяснилось, однако, что шустрый мент хоть и болтал нев меру, но и от Поляковой успел вызнать немало: и где Мариночка работала, и какк ней относились в коллективе, и не было ли у нее неприятностей в последнеевремя. И Полякова быстренько ему выложила, что все, в общем, к Мариночкеотносились ничего себе, а вот с начальником новым у нее были трения, и даже воткак раз шестого числа перед праздниками случился у них скандал в кабинете, тамон на нее кричал, а потом Марина выбежала вся в слезах и больше ее в тот деньникто не видел.

Тут Полякова остановилась передохнуть. Коллектив молчал,обалдевший от сведений.

«Дура она или притворяется?» – подумала Надежда.

– И зачем ты это сделала? – не выдержал кто-то измужчин. – Зачем столько лишнего наболтала?

Полякова сделала круглые глаза.

– Ну как же, меня же оперуполномоченный спрашивал, я жедолжна ему правду говорить!

«Притворяется», – решила Надежда.

Тут вступила Пелагея Никитична. Она работала в институте снезапамятных времен, вечно жаловалась на болезни, каждый год собиралась напенсию, но почему-то не уходила, и по праздникам, ударившись в воспоминания,рассказывала, что сейчас-то работать – это что, а вот раньше, когда нагосиспытания выходили, аппаратуру сутками настраивали, и вот тут стоялираскладушки, и все сотрудники на них по очереди спали. После этого она начиналарассказывать, что это сейчас она, конечно, немолодая, а раньше была так оченьдаже ничего себе, и прежний начальник, Николай Иванович, часто на неезаглядывался.

– Понятно теперь, почему вы так часто про раскладушкивспоминаете, – как-то сдуру ляпнула Надежда, и с тех пор отношения сПелагеей были безнадежно испорчены.

– А ведь и правда, – запела Пелагея, – ведьздорово он кричал, уволить обещал, да в чем там дело-то было? Надя, ты близкосидишь, неужели ничето-таки не слышала?

– Не имею привычки, – начала было Надежда, но тутвошел начальник.

– Похороны в четверг, – тихо сказал он.

Следующий день прошел в унылых хлопотах, начальника всевремя куда-то вызывали: то в дирекцию, то некролог редактировать, то в партком,как будто если партком не разрешит, то человека и не похоронят. Поляковасобирала деньги на венок с надписью: «От товарищей по работе», шушукалась сПелагеей и создавала общественное мнение. Зато в среду она влетела в комнату,запыхавшись.

– Нашему-то повестка пришла из милиции, только он ещене знает!

– А ты-то откуда знаешь?

– А Наташка из канцелярии сказала, повестка не надомашний адрес пришла, а на наш.

Начальник показался в дверях кабинета, похоже, что всеслышал.

– Татьяна Павловна, – обратился он кПоляковой, – я вас попрошу временно взять на себя обязанности Марины, мыне можем остаться без лаборантки.

– Почему я? – взвилась Полякова.

– Потому что вы загружены меньше остальных.

Это было верно. Заставить Полякову работать было невозможно.Единственное, что она умела, это печатать на машинке двумя пальцами.

– Я не буду, – уперлась Полякова.

– Это решено, не будем пререкаться. Мерзкая баба всталав проходе руки в боки и вдруг визгливо заорала:

– А если будем пререкаться, тогда что? Доведете меня,как Марину?

Все оторопели. Начальник достал платок, подозрительно чистыйдля одинокого мужчины, как машинально отметила Надежда, вытер пот со лба ивышел. Полякова торжествующе оглядела всех.

– Вы видели? Сразу перетрусил!

– Да он просто обалдел от такого нахальства, –сказала Надежда.

– А что ты за него все время заступаешься, кто он тебе?

– Да отвяжись ты, – вяло отругнуласъ Надежда изадумалась.

Не нравится ей все это. Ну кричал он на Маринку шестого, этоверно. Если честно, здорово орал. Как это? «Если это повторится, вы здесьбольше не работаете!» Чем же она его так достала? Держалась нагло, хамила вответ, по интонации понятно было. А потом выскочила, лицо руками закрыто, иубежала. И никто ее не видел больше, кроме Надежды. Потому что после обеда всехначальников вызвали на инструктаж: как двери на праздник запечатывать, а когдаслух прошел, что в проходной стали раньше выпускать, все и сорвались. И Надеждас ними, но по дороге спохватилась, что опять перчатки оставила в столе, хорошохоть за проходную не выскочила. Вернулась она и кого увидела? Маринка потелефону разговаривала, вся накрашена, причесана, духами французскими на всюкомнату пахнет; Надежда еще подумала, что вот как с гуся вода. А Маринка на неетак зыркнула, что, мол, шляются тут.

А телефон-то рядом. Куда Надежде было деваться? Она подошлаи стала перчатки искать. И слышен был в трубке мужской голос. Да и так ясно,что Маринка на свидание собралась. Что она говорила? «Да, сейчас выхожу. Да, зауглом». А телефон-то местный. Значит, либо ее в проходной ждали, либо этокто-то с работы. И что же это получается? Значит, ушла она после работы насвидание, гуляла там и все такое, а потом вспомнила, что ее начальник утромотругал, пошла и бросилась с седьмого этажа? Да по ней за версту видно было,что забыла она напрочь весь утренний сыр-бор и на начальника ей глубокоплевать! Как она его обозвала? Старый козел! Ну это уж чересчур! Приставал он кней, что ли? С трудом верится.

Начальник, как сыч, сидел в кабинете весь день. Влаборатории было тихо, только дамы что-то бормотали про похороны. К вечеруНадежда решилась. Дождавшись, когда все ушли, она постучала в дверь кабинета.

– Можно войти?

Он поднял голову, и она впервые заметила, что он очень плоховыглядит. Болезненно худой, глаза запали, эта желтизна. Определенно, у негопечень нездорова. А может, освещение неудачное тут?

– Слушаю вас, Надежда Николаевна, хотя рабочий день ужекончился, – сухо сказал он.

– Вот именно, рабочий день уже кончился, и мы можемпоговорить по-человечески.

– Ну и что же вы мне хотите сказатьпо-человечески? – без тени улыбки спросил он.

Надежда мгновенно разозлилась.

– Вы мне несимпатичны. Я не испытываю к вам жалости и нелезу с сочувствием. Это чтобы все было ясно. Но я должна вам сказать, что неверю в то, что это вы довели Марину до самоубийства. Не потому, что вы такойхороший, а потому, что я не верю, чтобы здоровая красивая молодая девушка внаше время вдруг покончила жизнь самоубийством из-за конфликта с начальником.Тем более, Марина. У меня создалось впечатление, что все, связанное с работой,ей было безразлично.