– А жить где?

– Родители хлопочут перевод ему и жилье. Тут уж теперьтолько мы с Бейсиком будем жить.

У него на языке вертелся еще один вопрос.

– Что, еще про мужа хотите спросить? Давно мы с ним невиделись, с Аленкиной свадьбы.

Потом они пили чай с абрикосовым вареньем, смотрелителевизор и рано улеглись спать, каждый в своем углу. Надежда вырубиласьмгновенно, но проснулась среди ночи. Она взглянула на будильник: три часа. СанСаныч лежал на спине совершенно неподвижно и смотрел в потолок. В глазах,казавшихся совсем черными в полутьме, стояла какая-то мука.

– Сан Саныч, что с вами? Саша! – Она сама незаметила, как оговорилась.

Едва накинув халат, подбежав, она тронула его за плечо. Оночнулся.

– Простите меня, я вас напугал. Пока жена болела, ясовсем спать разучился. В это время как раз с трех до пяти она меня понесколько раз будила, а я не могу так: то засыпать, то просыпаться, я совсем неспал. Вот с тех пор так проснусь ночью и жду, что она позовет или застонет,ничего не могу поделать. А сейчас еще мысли всякие в голову лезут по поводуследствия.

Надежда представила, как он лежит так каждую ночь совсемодин в темноте, и с тоской ждет и ждет, когда пройдет время, и под утро наконецзасыпает, а потом надо вставать на работу, и длинный гнусный день, и на работенеприятности… с ума сойти можно! Она погладила его по голове, он повернулся набок и прижался щекой к ее руке, как ребенок. На один миг ей захотелось обнятьего, поцеловать, а там будь что будет, но усилием воли она отогнала от себя всюэту чушь.

«Спокойно, – сказала себе Надежда, – спокойно, онпришел сюда не за этим. Это он и в другом месте может получить, тем более чтовопрос с крахмальными рубашками остается открытым. Он пришел к тебе за помощью,и он ее получит. И без дураков».

Он почувствовал ее настроение, отпустил руку.

– Спасибо, мне уже лучше.

– Сан Саныч, расскажите мне теперь подробно, о чем вастам на следствии спрашивали.

– Ну что, как я понял, родственники Марины пожаловалисьна того следователя, который дело вел, там у них какая-то внеочереднаяпроверка, начальство устроило разгон, и дело передали в другое место, я там уних не разбираюсь. В общем, прихожу я, сидит в кабинете дама такаяпредставительная, лет пятидесяти, серьги у нее большие зеленого цвета. «Старшийследователь Громова», – говорит. А до этого она меня два часа в коридорепродержала, в интересах следствия, наверно. Я, конечно, уже там, в коридореразозлился, на работу ведь надо! И как взяла она меня в оборот! Показываетофициальное заключение из консультации о том, что Марина была беременна, испрашивает, что вы, я то есть, об этом думаю. Я говорю, ничего не думаю иничего не знаю.

«А какие у вас были отношения с вашей лаборанткой?»

Я говорю: «Чисто служебные были отношения».

«А почему у вас с ней все время были конфликты? А можетбыть, вы к ней, так сказать, нерабочий интерес испытывали, а она вам неуступала?»

И смотрит на меня так, пришурясь, что вот, мол, козелстарый, взял девочку молоденькую в лаборантки и вязался к ней в кабинете.

Я говорю: «Вы уж что-нибудь одно мне инкриминируйте: еслиона мне не уступала, то к беременности ее я никакого отношения не имею, а еслиона мне уступила, то зачем мне с ней тогда ругаться?»

А она тогда тему меняет и спрашивает: «А где вы были,гражданин Лебедев, шестого ноября с семи до одиннадцати вечера?» – прямо как уРайкина, только мне не до смеха.

«Вышел с работы, – говорю, – в пять часовпятнадцать минут, как полагается, человек я одинокий, прошелся по магазинам и кдевяти примерно дома был».

«Это, – говорит, – мы у ваших домашних спросим, нодаже если и были вы дома в девять часов, то где же вы без малого четыре часапропадали?»

Я говорю: «В магазинах по очередям стоял, а потом домойпешком шел». Она не верит. И не могу я ей объяснить, что неохота мне сневесткой на кухне лишний раз сталкиваться, я жду, когда они поужинают и уйдут.Я поэтому и на работе все время задерживаюсь, а тут все опечатали. И от болезнибудто молот в голове от ее слов стучит.

– Кошмар какой!

– Ну, в общем, отпустила она меня. Идите, говорит,гражданин Лебедев, и не волнуйтесь: мы с вами часто будем встречаться, и процентраскрываемости у меня оч-чень высокий. Вышел я на улицу, в голове гудит, рукитрясутся, чувствую, что если не поговорю с кем-нибудь, точно рехнусь. Ну ипоехал к вам.

– Да-а, – протянула Надежда, – выражаясьюридическим языком, алиби у вас слабовато.

– А вы бы что подумали насчет того, что я четыре часадо дома добирался?

– Я бы подумала, что вы какую-то знакомую женщинунавещали и теперь ее впутывать не хотите.

– Да нет у меня никаких знакомых женщин!

– Нет? А кто же рубашки вам стирает так чисто?

– Да сам я стираю себе рубашки! И белье! И носки!

– Сан Саныч, да вы же уникум! Конечно, я понимаю, жизньзаставляет, но чтобы так чисто, да еще и крахмалить! Да так же не каждаяженщина сумеет. У меня с моей бывшей свекровью из-за белья вечно трения были! Ипостельное белье тоже сами?

– Постельное белье машина стирает, а я сам полошу иподсиниваю.

– Уму непостижимо!

– Да будет вам шутить, Надежда Николаевна, у меня ведьнеприятности большие.

– Не расстраивайтесь, Сан Саныч, милый, давайте яскажу, что вы шестого у меня весь вечер были, а хоть бы и всю ночь. Я женщинасвободная, кто мне что скажет? И пусть ваша дама в серьгах попробует доказать,что это не так!

– Спасибо, конечно, но это уж в самом крайнем случае.

Надежда стала серьезной.

– Ну, вот что. Насчет того, что вы с Мариной ну… это,так следователь никогда не докажет. Никто вас вне работы вместе не видел, послерабочего дня никогда вы с ней не задерживались, так что тут даже Полякованичего придумать не сможет. И потом, даже если допустить, – он сделал протестующийжест, – я сказала: допустить, что она от вас беременна, так зачем вам ееубивать? Человек вы свободный, живете самостоятельно, жены у вас нет, что ваммешает? Ну был бы скандал, ну сняли бы вас с начальников в крайнем случае,подумаешь карьера – начальник сектора! Есть из-за чего убивать! А может, и безскандала, женились бы на ней по-тихому, вот и все.

– Ой, не надо!

– Это было во-первых, а во-вторых, не знаю, как вам, амне самой интересно разобраться, что же все-таки с бедной Маринкой произошло.

– Еще бы мне не интересно, когда это напрямую менякасается!

– Тогда давайте думать.

– Сейчас, в четыре утра?