Стоп.

Ты знаешь, что такое мыльные оперы, дамочка-под капельницей,поздравляю! Что еще ты знаешь – не о мыльных операх, а о себе?

Ничего, ничего, ничего больше.

– Кто вы по званию?

– Капитан.

Вот как, стало быть, я ошиблась. Не лейтенантишко-неудачник,а капитанишко-неудачник. Никому другому не поручили бы такой безнадежныйслучай, как я.

Я – безнадежный случай.

Я безнадежна. Это все, что я могу сказать о себе.

Я безнадежна, а его зовут Константин Лапицкий, – во всякомслучае, именно эта фамилия вписана в его удостоверение, которое я даже толкомне рассмотрела. Имя идет ему. Людям вообще идут имена. «Но только я могу понятьэто. Потому что собственного имени у меня нет. Я надеюсь, что пока. Я все ещенадеюсь вспомнить – и именно поэтому жду каждого утра с капитаном Лапицким. Укапитана тонкие решительные губы и сколотый передний зуб, придающий емусходство с узкотелым хищным зверьком, – если вспомнить человека на фотографиях,то можно прийти к выводу, что фауна правоохранительных органов не оченьразнообразна…

– Сходите к дантисту, – сказала вдруг я опостылевшемуза неделю капитану. – Вам нарастят недостающую часть зуба, вы женитесь надочери вашего начальника, получите новое звание и перестанете таскаться ко мне,как на работу.

– Сейчас моя работа – это вы, – он даже не обиделся, оноказался терпелив. Далеко пойдет, так что я, кажется, ошиблась насчетперспектив его карьерного роста. – Не будем откладывать.

Я прикрыла глаза. Одиннадцать фотографий, он лишь иногдаменяет их порядок, в надежде, что пасьянс сложится, – чем черт не шутит.Поздравляю, «пасьянс» – новое слово в моем лексиконе – интересно, какие ещеоткрытия меня ждут? Мария Стюарт – не Мария-Антуанетта, но именно онараскладывала пасьянсы… Кажется, именно за это ей отрубили голову. А впрочем, яне помню… Но зато помню название карт – от двойки до туза и все четыре масти…

– Пики, черви, бубны и крести. Или вам больше нравится,когда их называют трефами?

– О чем это вы?

– Ни о чем… Давайте сюда ваши фотографии…Но сегодня этобыли другие фотографии. Первым в стопке лежал польский актер ЗбигневЦыбульский.

– Знаете этого человека? – невозмутимо спросил капитан,психолог чертов, доморощенный Иуда.

– Да. Это актер. Польский актер. Он носил очки, белыйшарф и погиб. Кажется, в конце шестидесятых…

– В шестьдесят седьмом, если быть совсем точным, – онудовлетворенно хмыкнул. – А сейчас какой год, вы знаете?

Я молчала. Действительно, какой сейчас год?..

– Избирательная у вас память, как я посмотрю, – капитаностался профессионально вежливым, хотя больше всего ему хотелось съездить мнепо физиономии.

По лицу, которого я даже не видела.

Эта мысль вдруг обожгла меня – я еще не видела своего лица.Может быть, все дело в этом: я увижу свои собственные, только мне принадлежащиеглаза и складки у губ (почему я уверена, что у моих губ обязательно должны бытьскладки?) – и наконец-то вспомню себя.

– Мне нужно зеркало. У вас есть зеркало?

– Нет… Но если вы хотите…

Хочу ли я? Его тон не мог обмануть меня: в присутствиипредставителя власти любой флирт с зеркалом смахивал бы на опознание. А дляопознания необходимы, как минимум, еще двое – я когда-то читала об этом? Виделав кино? Или мне приходилось принимать в этом участие?.. И вдруг на этомопознании я приму себя за кого-то другого?..

– Нет, пожалуй, нет… Не нужно.

– Тогда продолжим.

Он пододвинул мне оставшиеся снимки – небрежным жестом, вкотором чувствовалось едва скрытое напряжение (за восемь дней я изучила этотжест). И я знала, что сейчас увижу: женщину, установить имя которой не могут(так сказал капитан). И человека по имени Олег Марилов. Капитан назвал его имятолько на третий день, когда потерял надежду услышать его от меня.

Это имя мне ничего не говорило. В моей опустевшей, как городв период летних отпусков, голове не было ни одного имени, связанного с прошлойжизнью. Збигнев Цыбульский не в счет, но вряд ли он имеет какое-то отношение комне… Я взяла в руки принесенные фотографии мужчины – и не увидела ни одной изтех, которые мне показывали раньше. Те – вчерашние, позавчерашние,любительские, профессиональные, снятые со вспышкой и без – были полны жизни. Вовсяком случае, человек, изображенный на них, был жив. В отличие от женщины,которую я видела на снимках только мертвой.

Но на этих снимках и он был мертв. Видимо, их сделали сразуже после катастрофы: искореженная груда металла, бывшая когда-то машиной;искореженная груда плоти, бывшая когда-то человеком. Мертвая женщина выгляделалучше.

– Кто это? – бессмысленно спросила я, хотя уже знала –кто.

Капитан молчал, и это было молчание разочарованного человека– видимо, он надеялся, что эти жестокие снимки встряхнут за плечи моюатрофированную память, надают ей по щекам, заставят вспомнить.

Он все еще надеялся.

Надежда не оставляла его, пока я безучастно перебираласнимки.

– Нет, я не знаю его. Я не помню… Это имеет какое-тоотношение ко мне?

Он вынул из папки еще одну стопку фотографий – и снова наних, осененная тем же заревом катастрофы, была заснята женщина. Но не та,снимки которой он показывал мне все это время. В беспомощном изгибе фигуры всееще теплилась жизнь.

– Кто это? – бессмысленно спросила я, хотя уже знала –кто.

– Это вы. Третья участница драмы. Вы живы. Поздравляю.

– Я… Ну да. Я… Может быть. Но чего вы хотите от меня?

Он нагнулся ко мне – впервые за восемь дней он оказался такблизко; от него исходил резкий запах дешевого одеколона.

Откуда я знаю, что это – дешевый одеколон?..

– Я хочу, чтобы ты все рассказала мне.

– Я ничего не помню. Я ничем не могу вам помочь.

– Я не верю тебе. Может быть, ты начиталась дурацкихкнижек по психиатрии, попрактиковалась на периферии и теперь водишь меня занос. Знавал я таких умников. Некоторые накалывали не одну экспертизу. Воттолько со мной такие номера не проходят. Я вижу тебя насквозь.

– Тогда, может быть, вы скажете мне, кто я такая?

– Никто, – он сказал это со сладострастием, пригвоздивменя к больничной койке, – никто.

Мгновенная боль пронзила меня. Я – никто. И все, что у меняесть, – это больничная койка и клетка казенной палаты, украшенная букетикомдешевых цветов. Таких же дешевых, как и одеколон капитана Лапицкого. Это былослишком, и я выдохнула ему в лицо:

– Это не правда. Этого не может быть. Кто-то же должензнать меня. Кто-то еще, кроме этих снимков. Не смейте больше приносить их мне.