Но отступать было глупо – Настя, не отрываясь, смотрела наменя: будь ее воля, она бы сама влезла в зеркало, чтобы ничего не пропустить.

Ты слишком плохо думаешь о ней. Посмотри-ка лучше на себя…Ты делаешь это впервые за два месяца, и неизвестно, что тебя ждет…

Ничего необычного.

В зеркале не оказалось ничего необычного. Оно было слишкоммаленьким, чтобы вместить мое лицо, я увидела лишь глаза и часть носа – дотонких ноздрей. Его восковые крылья свидетельствовали лишь о долгом заточении вчетырех стенах, не больше. Я провела по нему пальцем и прижала ноздри квыпятившимся губам – только для того, чтобы ощутить мой собственный запах,слишком ненадежный для того, чтобы что-то вспомнить. Я проделывала этонеоднократно, наедине с собой; теперь – совершила то же самое в присутствиизеркала…

Ни запах, ни кожа никого мне не выдали.

Оставались только глаза, в которые я все еще бояласьвзглянуть. Я вдруг поймала себя на мысли: если бы они были такими же разными,как у медсестры Насти, мне было бы намного легче. Маленькая деталь, по которойкто-то может опознать меня, вызов симметричной природе человека.

…Но глаза были самыми обычными, только цвет былмутно-неопределенным – должно быть, оттого, что я слишком долго пребывала вбеспамятстве. Свет не проходил в их глубину.

Или это они не выпускали свет из меня?

Они тоже стоят на страже. Все против меня. Вот и отлично.

Я вдруг отбросила жалкую чужую пудреницу в сторону,приподнялась и ухватила ничего не подозревающую медсестру за лацканынакрахмаленного халата. Но от этого мне стало только хуже. Выпустив гремящую,как жесть, ткань, я протянула Насте свои открытые ладони.

– Скажи мне, пожалуйста, чьи это руки?! Чьи они? Комуони принадлежат на самом деле?!. И эти глаза? – Я изо всех сил ударила себя поглазам. – Что они видели раньше?!. Скажи мне, что? Я больше не могу… Не могутак… Не могу, не могу…

Она крепко обняла меня за плечи, встряхнула и снова прижалак себе:

– Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя… Прошу тебя… Всебудет хорошо, нужно только подождать… Все обязательно вернется, вот увидишь… Тыпроснешься и вспомнишь… Или вспомнишь просто так…

Ее руки очень хотели успокоить меня – и не успокаивали.Никто никогда не сможет меня успокоить. «Никто» и «никогда» – это единственныеслова, которые принадлежат мне по праву.

– Все-все. Все в порядке, – мне стало стыдно за глупую,но неизбежную истерику, я молча высвободилась из рук медсестры. – Проститеменя.

– Ничего. Хотите сигарету?

Сигарета. Это что-то новенькое. Я даже не думала о куреве(откуда только это слово – «курево»?), ни разу об этом не вспомнила…

– Хочу. Давайте сюда ваши сигареты.

Настя вытащила из карманов, казавшихся бездонными, целуюроссыпь сигарет. Удобно устроившись у меня в ногах, она аккуратно разложиласигареты перед собой – ни дать ни взять маленькая девочка с фантиками…

– Какие предпочитаете? – весело, даже чересчур веселоспросила она.

– Все равно. Я даже не знаю, курила ли я когда-нибудьраньше.

– Вот сейчас и узнаем, – Насте очень хотелосьподдержать меня. – Во всяком случае, одной вашей тайной станет меньше.Выбирайте – есть «Мальборо», «Житан» для особо продвинутых и «Беломор» дляособо стильных…

– Даже не знаю.

– Или вот еще – гордость коллекции. Очень крутыесигареты, такие не продаются, их презентуют нашему Теймури в знак особойблагодарности за удачно склеенные черепа. Я даже названия не могу прочесть.Берите…

– Теймури – это кто? – Я осторожно, двумя пальцами,взяла длинную тонкую сигарету и поднесла к лицу: ореховый запах мог быпообещать мне что угодно.

– Наш ведущий нейрохирург. Мировой мужик. Это он вассобрал. Давайте я вам прикурю…

Настя щелкнула зажигалкой.

Ничего себе испытание. Я осторожно затянулась и тотчас жезакашлялась. Очарование легкого орехового запаха сразу ушло, но я мужественнопродолжала вдыхать дым и спустя минуту почувствовала себя лучше.

– Ну как? – спросила Настя, испытующе глядя на меня.

– По-моему, неплохо. По-моему, я была заядлойкурильщицей, – я позволила себе улыбнуться, ведь еще никто не запрещал мнемаленькие радости.

Голова с непривычки кружилась, я даже почувствовала легкоеопьянение и стала исподтишка наблюдать за Настей, которая искусно выпускала дымчерез ноздри.

– Здорово у тебя получается, – одобрила я. – Теперьбудем курить вместе…

– Я не против.

Мы рассмеялись, довольные друг другом.

– А теперь расскажи мне об этом твоем нейрохирурге, –должно быть, это тот самый врач с труднопроизносимым грузинским отчеством.Отчество было первым, что я не запомнила, но имя оказалось вполне ласковым,похожим на неумелую, но старательную трель флейты – «Теймури»… За неделю я уженесколько раз общалась с ним – обстоятельные разговоры с умолчанием диагноза ириторическими вопросами; невинные на первый взгляд ловушки – то, чего я бояласьбольше всего.

– Потрясный мужик! Умница и красавец, и потом, такаяборода! Тебе нравятся бородатые грузины?

– Не знаю… – я действительно не знала.

– Первые полгода я пыталась его закадрить, но оннеприступен, как витязь в тигровой шкуре. Ты почему улыбаешься?

– Не знаю… Твой витязь в тигровой шкуре, ты сама, этотдурацкий капитан из органов – круг знакомых растет, – мне пора заводитьзаписную книжку, ты не находишь?

Я легкомысленно произнесла это и тотчас же осеклась: тогда вэту же записную книжку стоит внести и погибшего Олега Марилова. И погибшуюженщину, имени которой не знаю. Была ли у меня в прошлой жизни записная книжка?И если да – то кто в ней отирался?

…Додумать я не успела – дверь палаты резко распахнулась, ина пороге, как будто материализовавшись из Настиного необязательного трепа,появился высокий бородатый человек в халате нараспашку.

Я уже видела его – в самый первый день, когда пришла в себя,и потом. Видела смутно, как сквозь пелену, как сквозь слюдяное оконце дома, вкотором я никогда не была. Он приходил ко мне нечасто, во всяком случае – реже,чем другие врачи (все они были для меня на одно лицо). Но оставался надолго –особенно в первые дни.

Нейрохирург мгновенно оценил обстановку – мизансцена былаеще та: медсестра и пациентка, расположившись в непосредственной близости другот друга, самозабвенно курят сигареты.

– Привет, девчонки, – хмуро сказал он. – Это что еще запосиделки?

Настя густо покраснела – то ли от смущения, то ли от еще недо конца изжитой влюбленности. Но, несмотря на румянец, она спокойно затушиласигарету и вполне независимо произнесла: