Может быть, женщина, сидевшая со мной в машине и погибшая,была моей подругой? Может быть, она была моей соперницей? Кого из нас выбралОлег для ближайшей ночи? И выбрал ли он кого-нибудь, ведь ему нравилисьблондинки… Была ли случайной попутчицей я?

Была ли случайной попутчицей она? Я стараюсь не думать обэтом: все во мне вызывает зависть – и ее красота, и ее конец…

Но я с удивлением обнаруживаю, что часто думаю о мужчине, скоторым была рядом вовремя катастрофы, – неожиданно это придало моей нынешнейжизни какой-то смысл. Во всяком случае, он был единственным реальным человеком,о котором я могла судить. Я вдруг поняла, что не одобряю влечения погибшего кподслеповатым блондинкам, подержанным иномаркам и здоровому образу жизни. А вотего страсть к черно-белым американским детективам пятидесятых годов мнеимпонировала.

Именно с фильмами происходили странные вещи. Почему-тоименно о кинематографе я знала больше всего. Возможно, я была старой девой,обожающей утренние киносеансы для пенсионеров. Я набрела на кино, гнездившеесяв моей голове, случайно. И теперь развлекалась тем, что целыми днямипрокручивала в воображении самые разные ленты, отдавая предпочтение черно-белымамериканским детективам пятидесятых годов. Может быть, мы сошлись с погибшимоперативником именно на этой почве и посещали один и тот же кинотеатрповторного фильма…

Кино – это зацепка. Сегодня я скажу об этом капитану, пустьпорадуется.

Но сегодня утром капитан Лапицкий не пришел.

Я почувствовала легкий укол сожаления по этому поводу. Призраксудебно-медицинской экспертизы витал в воздухе, но капитан ни разу не позволилсебе заговорить об этом.

Более того, в последнее время наши отношения даже можно былоназвать дружескими. Во всяком случае, прежде чем начать изматывающие душудопросы (они всегда проходили под видом непринужденных бесед, но не моглиобмануть ни его, ни меня), он вполне искренне спрашивал о моем самочувствии. Аоднажды (это было верхом галантности) спросил, нравятся ли мне пожарскиекотлеты.

Я понятия не имела о пожарских котлетах, о чем и сообщилаему с милой улыбкой. Я вообще старалась почаще ему улыбаться.

Наивная дурочка, потенциальный кандидат в психушку.

Но только не для него. Однажды он задержался у меня дольше,чем обычно. В тот день впервые выглянуло солнце, слишком яркое для февраля (яуже знала, что сейчас – февраль, а все произошедшее со мной относилось кдекабрю). Оно осветило стерильные стены палаты, и я даже отпустила несколькожизнерадостных реплик по этому поводу. Жизнерадостных и вполне осознанных:конец зимы, весна, потом будет лето, – неизменный, никогда не меняющийся цикл.Никому в голову не придет роптать на него, остается принять как должное. Этивздорные рассуждения вызвали у капитана странную реакцию: по его лицу пробежалатень, он нахмурился и начал сосредоточенно потирать переносицу. Почти так же,как Мэй Уэст в каждом фильме на закате своей карьеры.

Холеная бездарная актриса, потерявшая чувство времени.

Меня удивляла моя осведомленность в кино, но еще большеудивляла осведомленность капитана. Возможно, он заразился ею от своегопокойного друга, возможно, специально изучал его пристрастия, во всяком случае,клуб любителей старых фильмов разрастался… Почесывание переносицы означало: «явсе равно загоню тебя в угол, чего бы мне этого ни стоило». Вот и теперь,почесывая переносицу, освещенную солнцем, он сказал мне:

«Черт возьми, вы ведь совсем не тот человек, каким хотитеказаться. Вас не ухватишь. Пока не ухватишь. Сложная штучка. Но вы у менязаговорите, и не только о смене времен года…»

А сегодня утром он не пришел…

Ничего особенного, только легкий укол сожаления и наивнаявера в то, что меня оставили в покое. Значит, вместо утомительных пустых беседможно попытаться заснуть и наконец-то увидеть сон. Завтра – Настино дежурство,еще несколько книжек в мягких переплетах, которые я возвращаю ейнепрочитанными… А потом приедет Теймури. Я скучала по уехавшему грузину. Когдаон вернется и проведет со мной хотя бы один нейрохирургический допрос спристрастием, все станет на свои места…

…Я провела ничего не значащий обычный день в своей палате. Ядаже никуда не выходила, хотя с некоторых пор мне были разрешены короткиепрогулки. Их легко можно было превратить в длинные – с отъездом Теймури яизбавилась от назойливой опеки медперсонала. Нет, она никуда не ушла, постоянныенапряженные процедуры напоминали о ней, да и любопытные взгляды коллег Теймури– тоже. Я относила это к своей амнезии. И в то же время – я перестала бытькоматозницей. Я перестала быть тяжелым случаем.

Но первое посещение запущенного зимнего парка клиникипроизвело на меня тягостное впечатление. Сырой воздух так кружил мне голову,что, если бы не Настя – верная Настя! – которая поддерживала меня, я бы упала.

Я помнила этот запах сырости близкой весны!

Я не знала, к чему конкретно он относится, я просто помнила,и все. И это раздавило меня – оказывается, ни одно ощущение не было забыто. Яразглядывала стволы деревьев и знала, какие они на ощупь. Я знала вкусноздреватого рыхлого снега, я знала запах прелой листвы под этим снегом – воттолько вспомнить, когда конкретно я столкнулась с ними, было невозможно. Иименно это сводило меня с ума – упоминание обо всем и ни о чем одновременно.Собственная палата, которая ни с чем у меня не ассоциировалась, казалась кудаболее безопасной. И я решила оставаться в безопасности.

Но вечером – оказавшимся страшно непохожим на другие вечера– стало ясно, что никакой безопасности в ближайшем будущем меня не ожидает.

…Он появился внезапно, мой капитан. Я даже успела подумать отом, что наши утренние встречи из высших соображений начальства капитанаЛапицкого перенесены на более позднее время: в сумерках всегда притупляетсяжгучее чувство выйти сухим из воды, они располагают к убийственным откровениям.Логика вполне в духе карательных органов, насколько я могу судить… Я не былаготова к подобным сменам тактики и собиралась прямо сказать об этом капитану,когда он бросил на мою койку ворох каких-то тряпок.

Ни следа от обычной утренней галантности.

– Одевайтесь, – сказал он тоном, не предвещающим ничегохорошего.

– Зачем? – трусливо спросила я. И поняла, что все нашидружеские посиделки ничего не стоили перед его короткой репликой.

– Ничего страшного, – он попытался успокоить меня, онуже сожалел о жестком тоне, – просто съездим в одно место и все… Возможно,кое-что из этого получится. Вы ведь хотите знать правду о себе?

– Мне не во что одеться, – наивная уловка, если учестьпринесенное капитаном.

– Одевайтесь, здесь вполне приличные вещи.

– Это не моя одежда.

– Это ваша одежда. Она пострадала в аварии меньше вас.Так что одевайтесь.