– Да ни в чем я вас не подозреваю. Это не моякомпетенция, успокойтесь, – он не хотел задеть меня и все же задел: навернякаон знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов; наверняка они дажеговорили обо мне.

– Вы говорили обо мне с капитаном?

– Каким капитаном? – Нет, врать он положительно неумеет, мне показалось, что даже борода у него вспыхнула.

– С тем, что ходит ко мне, как на работу.

– Я прав, вы действительно умны, – Теймури помедлил,подбирая слова. – Умная девочка. Мы действительно говорили, и довольнооткровенно.

– О чем?

– О том, что судебно-медицинской экспертизы вам неизбежать. Я пытался убедить его, что вы действительно страдаете амнезией…Насколько профессионально я могу судить…

– Вы сами-то в это верите? – перебила я его.

– Да, – серьезно ответил Теймури. – Да. И природа вашейамнезии – в защитной реакции психики, которая не хочет быть разрушенной… Неволнуйтесь, этого я не сказал, вы мне симпатичны… И потом, за те два месяца,что вы были в коме, я привык к вам, – он обезоруживающе улыбнулся, – как к женепривыкают. Грузинские мужчины очень привязчивы… Но это так, беллетристика.Кстати, о беллетристике, – что это вам притащила наша сумасшедшая медсестра?

Не дожидаясь ответа, он взял книгу, оставленную Настей,повертел в руках, потом беспечно полистал, не углубляясь в содержание:

– Решила принять участие в вашей судьбе, девчонка!Гоните ее в шею, если будет надоедать. И мой вам совет не стоит курить. Насчетконьяка я тоже пошутил. Когда-нибудь выпьем с вами хорошего грузинского вина…

– Когда? Когда станут известны результатысудебно-медицинской экспертизы?..

Он постарался сохранить невозмутимость и сделал вид, чтопропустил мое замечание мимо ушей.

– Я уезжаю. Всего лишь на три недели. Домой, в Грузию.Еще два месяца назад должен был уехать. Но вы казались мне тяжелым случаем, яне мог вас оставить… Теперь вы пришли в себя и…

– И больше не кажусь вам тяжелым случаем.

– Во всяком случае, в чувстве юмора вам не откажешь…Думаю, что за три недели ничего не произойдет.

– Ну, если до сих пор ничего не произошло…

– Вы действительно хорошо себя чувствуете? – Онпристально смотрел на меня. – Никаких необычных ощущений? Что-то вроде тошнотыили чего-нибудь подобного?

– По-моему, я стоик; и на такие вещи стараюсь необращать внимания, – не стоит раскисать перед этим вальяжным баловнем судьбы. –А что?

– Нет, ничего… Когда приеду – у нас будет времяпоговорить… Есть одно обстоятельство, очень важное… Но вы к нему не готовы – выеще слишком слабы. И останетесь в клинике ровно столько, сколько понадобится. Яобещаю вам, что с вами ничего не случится. Вы мне верите?

– Да. Тем более что ничего другого мне не остается. Вывыглядите очень усталым…

Теймури попытался улыбнуться мне, нагнулся к кровати,осторожно укрыл меня одеялом до самого подбородка и посмотрел мне в глаза:

– Как же все-таки вас зовут, хотелось бы мне знать…

– Мне тоже, представьте себе, – сказала я, и впервыеэта мысль не доставила мне боли. – Вы очень странно действуете на меня. Ядействительно чувствую себя в безопасности с вами… Как будто мы давно знакомы.

– А мы действительно давно знакомы, – Теймури былсерьезен, – целых два месяца. Я же говорил, что успел привязаться к вам. Мыпродолжим эту тему после моего приезда.

– Да-да… Должно быть, трудно общаться с человеком, укоторого даже нет имени?

– Я тоже думал, что трудно. Но оказалось – легко…

* * *

…Настя по-прежнему приносит мне книжки. Теперь это совсемдругие книжки – «беллетристика», как сказал бы уехавший Теймури; или нет –«бэлэтрыстика», именно так, с грузинским акцентом, презрительно-оценочныйвариант… Яркие обложки захватаны нетерпеливыми наивными руками, мягкиепереплеты надорваны, и обязательно не хватает нескольких страниц в начале.Иногда в конце, – но мне плевать. Если финал не вырван с мясом – я вполнеобхожусь им одним. Все книжонки похожи друг на друга, имена авторов и именагероев меняются местами без всякого ущерба для действия; единственное, чтопривлекает меня, – почти животный жизнерадостный идиотизм ситуаций. Но нужноотдать им должное – всем этим картонным героинькам: с утра им еще удаетсяубедить меня в фальшивой мысли, что все будет хорошо. Вечера проходят тяжелее –в ожидании снов, которые не наступают. Я бесцельно шляюсь по пустыннымкоридорам своей стерильной памяти, надеясь натолкнуться хотя бы на что-нибудь:никакого мусора, в котором можно порыться и что-то выудить для себя, никакойсмятой жести, никаких обрывков воспоминаний.

У меня нет привычек.

У меня нет пристрастий.

У меня нет любимых сигарет. У меня нет любимых блюд, хотя,объективности ради, нужно отметить, что кухня клиники не блещет разнообразием.У меня нет любимого времени суток; мне все равно, как спать: на животе илиспине, со светом или без. Медицинские процедуры не раздражают меня; электроды,обсевшие мою бедную голову, как пиявки, не раздражают меня; даже капитанЛапицкий – самая большая, самая вдохновенная пиявка – не раздражает меня… Онпо-прежнему приходит ко мне почти каждый день, изматывая повторяющимися вопросами.Он все еще расставляет мне силки и ловушки, в которые я не попадаю: приманки,лежащие в них, безотказно действуют на любого нормального человека, но меня непривлекают. Я равнодушно обнюхиваю их и бреду мимо.

Но я знаю, что где-то должен быть конец пути.

Что будет ждать меня там?

Закрытая психиатрическая больница для неопознанныхпреступников? Закрытая психиатрическая больница для неопознанных жертв? А еслия все-таки опознаю себя или меня все-таки опознают другие?

Я так устала бояться произошедшего со мной, что согласна налюбой исход, – только бы он был определенным, только бы он назвал мое настоящееимя. А если этого не случится, успею ли я обрасти привычками, привязанностями илюбимыми сигаретами до того, как сойду с ума окончательно?..

Никто не может ответить мне ни на один вопрос – так почемуже все требуют каких-то ответов от меня? Мне не нравится эта игра.

* * *

…Сегодня он изменил себе первый раз – капитан Лапицкий.

Я, как всегда, ждала его с утра – обычное время дляутомленного правосудия, – но утром он не явился. Я даже не смогла по-настоящемуобрадоваться этому, хотя ежедневная игра в вопросы и ответы утомляла меня. Такутомляла, что я всерьез начала подумывать о том, чтобы облегчить ему работу,признаться во всех смертных грехах. Сказать то, что он так хочет от меняуслышать. Подтвердить любые снимки, любые убийства и взять на себя что-нибудьеще, если это доставит ему удовольствие. Эта мысль пришла мне в голову совсемнедавно и даже развлекла меня. Почему нет – тем более что капитан успел рассказатьмне о своем друге Олеге Марилове множество маленьких милых историй. Ядогадывалась, что он делает это, следуя четким инструкциям относительно моегодиагноза: даже случайно упомянутая фраза, даже ничего не значащая деталь могливернуть мне память.