Как глупо. Как невыносимо глупо.

Машина стояла почему-то за углом здания, хотя он всегдаставил ее к самому подъезду, заранее приезжал, чтобы место не заняли. Чтобысейчас увидеть ее из окна, нужно сильно высунуться, чуть не до пояса!..

Ну, вот он и... высунулся.

Нога поехала, рука не удержала, откос алюминиевый, наледь,снег пошел – впрочем, Волков слушал плохо.

– Павел Николаевич, вы слышите?

– А?

Он вдруг очнулся и посмотрел по сторонам.

Сотрудники – все пятеро! – смотрели на него болезненно ижалостливо, как будто он и есть труп.

– Ничего, все в порядке, Маша, – сказал Волков, обращаясьпочему-то именно к Даниловой. – И вообще по домам давно пора. Завтра рабочийдень.

– Павел Николаевич, давайте я его жене позвоню, – предложилаМаша в порыве деятельного сострадания. – Все равно кому-то придется, а у васвид совсем... неважный.

– Неважный, – согласился Волков.

Он проработал с Сиротиным лет десять и был решительно... неготов к тому, что тот вдруг вот так выпадет из окна. И разобьется насмерть.

Так не бывает.

Или бывает?..

– Я могу позвонить, – предложил Денис. – Езжайте домой,Павел Николаевич!

– Всем спасибо, – сказал Волков чуть громче, чем следовало,и голос его, отразившись от стен, ухнул прямо в лестничный пролет старогомосковского дома, – Зине я позвоню сам. Никаких действий предпринимать ненужно. Завтра постарайтесь много не болтать.

Подчиненные вразнобой покивали.

Просьба была глупа.

«Болтать» они начнут уже сегодня, как только докурят,проводят домой удрученного шефа и доберутся до своих мобильных телефонов!..

Волков взялся за ручку двери, потянул и остановился,вспомнив про снег на вытертом ковре, прямо в самой сердцевинетрудноопределимого пыльного шерстяного цветка.

Кто-то же заходил к Сиротину перед самой его гибелью! И этоткто-то оставил след – бляшку тающего спрессованного снега.

– Ребята, – спросил он с тоской, – а кто заходил к НиколаюИвановичу? Ну, как раз часов около девяти?

Вся пятеро опять переглянулись, и по лицам у них прошлаволна сочувствия к шефу, у которого явно появилась какая-то навязчивая идея.

Ничего, кроме сочувствия, Волков не заметил, хотя смотрелвнимательно.

– Никто не заходил, Павел Николаевич, – это опять МашаДанилова выступила первой, казалось, изо всех сил стараясь помочь ему в труднуюминуту. – Ну, нас же всех спрашивали, кто когда в последний раз его видел! Яднем видела, когда он куда-то на встречу поехал! Я еще спросила – куда это высобрались, Николай Иванович, сейчас самые пробки начнутся! Туда еще, может,доедете, а обратно точно нет! Новый год на носу, вообще все движение встало!

– Да, я сегодня на работу три часа ехал, – поддержал ееИгорь Осипов. Он всегда и во всем поддерживал Машу Данилову. – Думал, брошумашину к черту и пешком пойду!

– А я...

И они, наверное, заговорили бы о пробках, если бы не Волков,который болезненно морщился от каждого вновь сказанного слова, как будто этобыли не слова, а гвозди, которые его сотрудники заколачивали ему в череп, и ониэто в конце концов заметили.

– Я тоже не заходил, – торопливо сказал Денис. – Мне отчетсдавать, я весь день писал и Николая Ивановича вообще не видел...

– А я с ним курить ходил, – вступил Виталий Камаровский. – Вкоридоре мы встретились, да и пошли на лестницу. Ну, покурили и разошлись. Он ксебе пошел, а я к себе.

И они переглянулись с Лешей Рыбалко, который ничего несказал, а только пожал плечами и покрутил головой. Таким образом, он, очевидно,хотел сказать, что к Сиротину тоже не заходил.

Никто не заходил!..

Что это может означать? Что снег на ковре Волковупомерещился, что ли?!

Собираясь домой в темном кабинете – почему-то у него не былосил зажечь свет, – Волков думал, как будет звонить Зине Сиротиной и что станетговорить, и еще он думал почему-то про ковер, с которым Сиротин собирался напенсию выйти, а Волков ему говорил, что до пенсии они не доживут, у них работавредная.

Сиротин и не дожил.

Ужасная глупость.

Эта самая глупость никак не укладывалась у Волкова в голове,он все вспоминал, как утром они разговаривали, и вчера тоже разговаривали, ипланы у них какие-то были, и сердились они друг на друга.

Они вечно друг на друга сердились!

Сиротин, отставной полковник, имел о жизни совершенночеткие, ясные и, главное, разительно отличающиеся от волковских представления ожизни.

А теперь и жизни не стало – какая разница, какие у кого былио ней представления!..

Волков не стал звонить с работы, и из дому звонить ему нехотелось, и он долго сидел в машине, собирался с силами, а потом позвонил Зине.

Он поговорил с ней, как мог, так и поговорил, а потом опятьсидел, уставившись в лобовое стекло, по которому почему-то елозили дворники,хотя снег давно перестал.

Когда он открыл дверь, в теплых и чистых глубинах коридорапоказалась Юля, постояла, посмотрела, как он снимает ботинки, и ушла.

Волков не стал ее останавливать.

Он медленно прошел в ванную, потом долго сидел на краюванны, старательно думая только о том, как устал, не позволяя себе думать оЗине и о Сиротине, которого никак не могли засунуть на носилках в распахнутуюдверь «Скорой».

А потом оказалось, что воды нет.

Кран сипел, засасывая воздух, и Волков постучал по нему ипальцем поковырял, но ничего не изменилось. Кран только сипел, и этот унылыйзвук, как будто последнего дыхания, был совершенно невыносим. Волков долго немог придумать, что сделать, чтобы этот звук затих.

Пришла Юля и завернула кран. Стало тихо.

– Если бы ты приехал утром, наверное, воду бы уже дали, –четко выговорила она, так же четко повернулась и вышла.

Волков проводил ее взглядом.

Почему никто так и не признался, что заходил к Сиротинуперед тем, как тот вывалился из окна?! Ведь кто-то же точно заходил.

Волков закрыл глаза и заставил себя вспоминать.

Ну да. Все точно. Он вошел, постоял, посмотрел, удивляясь,что окно распахнуто. Свет отражался от тающего на ковре снега. Ничего ему непомерещилось!..