Вдруг зазвонил телефон, и Волков втянул голову в плечи.Достав аппарат, он долго смотрел на него, собираясь с силами, чтобы ответить, имечтая только об одном – чтобы он перестал звонить.

Он не переставал, и Волков точно знал, что не ответить он неможет.

И он ответил.

Когда он вышел из ванной, свет в квартире был потушен, дажеслабая ночная подсветка идиотского круга на потолке, придуманная дизайнером, ита не горела.

Шаркая и спотыкаясь, Волков добрел до спальни, где тоже былотемно.

Темнота излучала враждебность, как будто искрила.

Волков разделся и лег, словно нырнул в омут этой самойвраждебности. Он лег и вытянул руки поверх одеяла, изо всех сил стараясьслучайно не коснуться того, чего никак нельзя касаться.

Так он лежал долго.

– Зачем ты приехал? – спросили из темноты, и враждебность,казалось, запульсировала.

Волков покосился во враждебную сторону и слегка пошевелилпальцами, чтобы разогнать ядовитое облако, надвигавшееся на него. Разговариватьне было сил.

Зато очень было жалко себя.

«Ну, может, на сегодня уже хватит, а? Ну, хотя бы на сегодня!?.Ну, пожалейте вы меня кто-нибудь, смилуйтесь надо мной!..»

Но, видимо, помилование сегодня не предполагалось. Может,депеша запоздала? Или ее позабыли отправить?..

Он надеялся отмолчаться, хотя понимал, что из этого ничегоне выйдет.

И не вышло.

– Ночевал бы там, где был до трех часов, – сказали изядовитого облака. – Чего туда-сюда метаться!..

– Я был на работе.

– А-а. Ну, значит, на работе и заночевал бы.

Волков лежал и смотрел в потолок, по которому плавали тени.Интересно, откуда тени на потолке?..

Когда он был маленький, на потолке всегда были интересныетени. Пиратский корабль. Еще космонавт в шлеме, он получался почему-то, толькоесли мама неплотно прикрывала дверь. А когда плотно, космонавт исчезал, затопоявлялся верблюд, очень грустный. Маленький Волков не любил верблюда. Большевсего он любил корабль, и ему хотелось мчаться на нем по синему морю, и чтобыпаруса щелкали от тугого и свежего ветра, и ванты были натянуты, и чтоб капитанкомандовал: «Поднять брам-стеньги! Поставить аксели!», а храбрый юнгакарабкался бы по вантам, как кошка!..

Маленький Волков не знал, кто такой Питер Пенн, и книжкитакой не читал, но шхуна и юнга ему очень нравились, и хотелось туда, накорабль, где его не было и быть не могло, да и самого корабля не было тоже!..

Всегда хочется туда, где нас нет и быть не может.

Хорошо там, где нас нет.

Впрочем, этой мудрости маленький Волков тоже не знал.

Он лежал и вяло думал – я не могу, не могу, – а потомоказалось, что он спит, потому что вдруг проснулся.

Он проснулся, открыл глаза – нет никаких теней на потолке,не летит по нему пиратская шхуна, и бравый капитан не кричит: «Травитьстаксель-шкоты!» и не кладет швербот в галвинд!

Утро было серенькое, мрачное, но все-таки утро.

«Я опоздал, – понял Волков. – Я проспал работу.»

Впрочем, наверное, ему повезло, что он проспал, и его нет наработе!..

Нехорошо сейчас в офисе, несмотря на то что там его нет!..

К тому времени, как начальник появится, коллектив будетоповещен и хотя бы от созерцания недоумевающих физиономий он будет избавлен.Станет созерцать скорбные.

Он поплелся в ванную, чувствуя вялость и нечистоту, какбудто он три недели ехал в общем вагоне.

Когда он вышел, оказалось, что Юля почему-то дома.

– Доброе утро, – издалека сказал Волков.

Она даже не повернулась. Она смотрела телевизор, утреннеешоу «Доброе утро!» – «а сейчас наш опытный дизайнер Александра Скрыпникрасскажет, как сделать бусы на елку из раскрашенных гуашью баранок!» и даже поее спине Волков понял, что ничего хорошего в его жизни больше не будет.

По крайней мере сегодня не будет точно. И завтра. И черезмесяц тоже.

Как хорошо все было еще так недавно! Или это было давно?

Он вошел в кухню – Юля брезгливо подвинулась, чтобы он, недай бог, ничем ее не задел, – и стал варить себе кофе.

Может, яйцо еще сварить?.. Что еще можно сварить? Сосиску?

– Юль, – спросил он, делая первую попытку, – ты будешь кофе?

– Нет, спасибо. Я уже пила.

Она давно с ним разговаривала так, как будто он былбестолковой домработницей, а она утомленной его необыкновенной тупостью инепригодностью к жизни хозяйкой.

Нет, спасибо, не нужно.

Да, хорошо, положи под зеркало.

Нет, извини, я занята.

Да, я постараюсь не забыть, но не обещаю.

Волков смотрел, как закипает кофе в турке – медленно беретсяс краев, а потом заливает серединку и поднимается коричневой ноздреватойшапкой.

Он налил себе в большую кружку, сел, так и не решив, чтоименно еще сварить, и вдруг ему захотелось пожаловаться. Ну, чтобы Юля егопожалела. Она ведь жалела его когда-то – когда он уставал, болел, не знал, чтоделать!.. Когда с работы выгоняли, когда мама умерла, когда машину разбил,когда ногу сломал на лыжах! Совершенно точно жалела, и он помнил ее жалость –действенную, добрую, немножко перебирающую через край, немножко слишкомсерьезную.

И ему так захотелось этой жалости, просто немыслимо, и ондаже представил, как Юля станет хлопотать над ним, ахать, утешать, гладить поголове! Она всегда гладила его по голове, когда жалела.

– Юль, – сказал Волков дурацким голосом, и она на негопосмотрела, – ты представляешь, Сиротин вчера погиб.

– Как? – оторопев, спросила жена. – Он же был жив и здоров,я точно знаю!

– Ну да. А потом погиб, уже под вечер.

– Как... погиб? Умер? У него инфаркт, что ли, случился?

– Он в окно вывалился, – скривившись от воспоминаний, сказалВолков и хлебнул из кружки. Во рту стало горячо и горько.

Юля помолчала.

– Пьяный?

– Трезвый.

– Как он мог трезвый выпасть из окна?

– У него в машине сигнализация сработала, он полез смотреть,не удержался и съехал с подоконника. И разбился насмерть. Милиция приезжала и«Скорая». Я Зине звонил, ночью уже.