Это были ее сады, ее реки, ее горы. Теперь еенет, и я остро нуждаюсь в том, чтобы все как можно скорей стало таким, какраньше; я всерьез займусь внешней политикой Великобритании, проблемами уличногодвижения, нерациональным использованием взимаемых с граждан налогов. Я хочувновь увериться в том, что мир магии – не более чем умело придуманный и хорошоподготовленный трюк. Что люди склонны к суевериям. Что явления, которые немогут быть объяснены наукой, не имеют права на существование.

В ту пору, когда начались большие неприятностииз-за ритуалов на Портобелло-роуд, мы часто спорили о том, как ей следует вестисебя, но сейчас я рад, что она никогда не слушала меня. Когда теряешь дорогоготебе человека, утешением в этой трагедии способна послужить лишь зыбкая, ностоль необходимая надежда на то, что, может быть, – все к лучшему.

И я засыпаю и просыпаюсь с этой уверенностью:хорошо, что Афина ушла прежде, чем спустилась в преисподнюю этого мира. С тоговремени как события стали выстраиваться в историю, которая могла бы называться«Ведьма с Портобелло», она бы уж никогда не сумела обрести душевный мир. Иостаток своей жизни наблюдала бы за мучительным столкновением своих сокровенныхмечтаний с нашей общей действительностью. Зная ее натуру, не сомневаюсь, что онаборолась бы до конца, тратя свою веселую силу на попытки доказать то, во чтоникто, никогда, ни за что бы не поверил.

И не исключено, что она искала смерти, какпотерпевший кораблекрушение ищет островок в океане. И, вероятно, подолгу стоялаглухой ночной порой на станциях метро, ожидая нападения – а его так и непоследовало. И бродила в самых опасных кварталах Лондона, подставляясь под ножубийцы – а он так и не появился. Она пыталась навлечь на себя ярость сильных –но тщетно.

Но однажды все же преуспела в своем намерении– и была зверски убита. Но, в конце концов, скольким из нас не довелосьувидеть, как то, что составляет важнейшую часть нашей жизни, исчезает,улетучивается с каждой прожитой минутой? Я имею в виду не только нас, людей, нои наши идеи и мечты. Можно сопротивляться день, неделю, несколько лет, но витоге мы все равно обречены на потерю. Плоть остается жива, а душа рано илипоздно получит смертельный удар. Да, это идеальное преступление, ибо мы никогдане узнаем, кто убил радость нашего бытия, по каким мотивам, и где скрываетсявиновный.

А они, эти виновные, не открывающие своихимен, сознают ли они, что делают? Пожалуй, что нет, ибо и они тоже становятсяжертвами ими же творимой действительности, и не важно, подавлены ли они илидерзки, бессильны или могущественны.

Они не понимают и никогда не поймут мир Афины.Да это ведь только так говорится – «мир Афины». Приходится признать, что онаоказалась здесь проездом, словно по чьему-то одолжению, и так, будто жила вроскошном дворце, ела диковинные яства, но при этом сознавала: это всего лишьпраздник, дворец – чужой, и не на ее деньги куплены эта изысканная снедь, ипридет час – погаснут огни, хозяева лягут спать, слуги разойдутся по своимкомнатам, двери закроются, а мы снова окажемся на улице, ожидая, когда таксиили автобус вернет нас в наше убогое повседневье.

Я возвращаюсь. Верней сказать – какая-то частьменя возвращается в тот мир, где значение имеет лишь то, что мы видим, осязаеми можем объяснить. Я снова хочу получать штрафы за превышение скорости, стоятьв очереди к окошку банка, хочу жаловаться на вечную нехватку времени, смотретьфильмы ужасов и гонки «Формулы-1». Вот она – вселенная, с которой суждено мнесосуществовать до конца дней моих: я женюсь, у меня будут дети, и прошлоеотодвинется в дальнюю даль, станет полузабытым воспоминанием, чтобы в концезаставить меня спрашивать: как мог я быть таким слепцом, как мог я быть такимнаивным?

А еще я знаю, что, когда придет ночь, другаячасть моего существа отправится блуждать в пространстве, вступая в контакт свещами не менее реальными, чем пачка сигарет или стакан джина передо мной. Моядуша будет танцевать с душой Афины, я пребуду с нею во сне, а проснувшись вхолодном поту, пойду на кухню выпить воды и пойму: чтобы вступать в схватку спризраками, надо использовать вещи, которые не являются частьюдействительности. И тогда, последовав совету деда, я положу открытую бритву наприкроватный столик – будет чем перерезать продолжение сна.

На следующий день взгляну на бритву не безраскаянья. Но делать нечего: надо снова привыкать к этому миру, а иначе япотеряю рассудок.

Никто никем не может манипулировать. Обасознают, что делают, даже если потом один из них будет жаловаться, что егоиспользовали».

Так говорила Афина – но действовалапротивоположным образом, ибо без зазрения совести использовала меня и мноюманипулировала, не обращая ни малейшего внимания на мои чувства. Делостановилось еще серьезней, когда мы заговаривали о магии – ведь Афина была моейнаставницей, призванной передать священные тайны и пробудить к жизни неведомыесилы, дремлющие в каждом из нас. А когда отплываешь в это море, слепо доверяешьсвоему вожатому, полагая, что он знает больше.

Так вот, смею вас уверить – не знает! НиАфина, ни Эдда, ни люди, с которыми я познакомилась благодаря им. Она уверяламеня, что, когда учит других, учится сама, и, хотя поначалу я отказываласьэтому верить, позднее мне пришлось убедиться, что так оно и есть и что это –один из многочисленных ее способов заставить нас ослабить бдительность иподдаться ее чарам.

Люди, ведущие духовный поиск, размышлениям непредаются – они хотят результатов. Хотят чувствовать свое могущество, хотятвыделиться из безликого, безымянного множества. Хотят быть особенными. Афиначудовищно играла чувствами других людей.

Мне кажется, что в прошлом она питалабезмерное восхищение к святой Терезе {Святая Тереза младенца Иисуса(1873-1897). Монахиня-кармелитка из обители в Лизье. До пострижения – ТерезаМартен. Канонизирована в 1925 году. – Прим. перев.). Католическая религия меняне интересует, но, сколько я знаю, кармелитка из Лизье получила нечто вродемистического и физического причастия от Бога. Афина однажды заметила, чтохотела бы, чтобы ее судьба была похожа на судьбу праведницы. Однако в этомслучае ей следовало бы уйти в монастырь, посвятить свою жизнь созерцанию илипомощи бедным. Что ж, так она принесла бы гораздо больше пользы миру ипредставляла бы куда меньше опасности для нас – для тех, кого музыкой иобрядами вводила в особое – подобное интоксикации – состояние, позволявшеевстретиться с самым лучшим, но и с самым скверным из того, что таится в душекаждого из нас.