Ульянища тогда отстала, но Алена хорошозапомнила выражение угрозы, мелькнувшее на лице мужа, прежде чем он собрался сответом. И припомнила, что он никогда не боялся грабителей, и не навешивал надвери тяжелые запоры, и не держал на цепи злющих полуголодных кобелей,норовивших горло перервать незваному-непрошеному… Вспомнила тогда Алена, чтовсякий заклад, принесенный ему, Никодим не по сундукам прятал, а клал запазуху, и деньги, нужные для дачи в долг, держал в маленькой шкатулочке. Аостальные-то откуда брались, и куда девались золото, серебро да каменья,которые носили ему под залог? Ночью она не спала, хотя усталость мориласмертно, и выследила-таки, как муж поднялся и неслышно проскользнул из дому ксенному сараю… Алена и помыслить не могла последовать за ним – увидев, убил бына месте! – да и надобности такой не было, потому что она теперь несомневалась: в одной из пчелиных колод – тайный Никодимов схорон. Надо думать,он и до сих пор там лежит. Едва ли страсть Ульянищы к порядку в доме и наподворье такова сильна, что она повелела выбросить старые, поеденные временемколоды. Алену прошибло ледяным потом. Нет, ей должно наконец повезти! ТайникНикодима должен достаться ей! Тогда… тогда она уедет на Нижегородчину, купитдомишко в Любавине или, еще лучше, новый выстроит, будет жить-поживать,промышляя травознайством и рудомством, и вот однажды придет к ней за лечениемвысокий да статный русоволосый молодец, и она узнает его сразу, хоть и неразглядела толком в ту чародейную купальскую ночь, когда отдала ему своесердце. Раз и навсегда, отныне и навеки…

Алена слабо улыбнулась. У нее кружилась головаот голода, она была одна на всем свете, гонима и бесприютна, – а все ж вэту минуту не было для нее невозможного и неосуществимого в мире! Одна толькомысль о любви, одна надежда на несбывшееся заставили ее воспрянуть духом иисполниться силы. Хватит ей сидеть здесь, на затоптанной траве, под стенойзловонного кружала! Она гибко привстала – и в ту же минуту чья-то тяжелая рукалегла ей на плечо, пригвождая к земле.

* * *

– Попалась?!

Почему-то в первое мгновение ей послышалсязлорадный голос Еротиады, и только потом, когда рассеялся туман ужаса,помрачивший зрение, Алена увидела, что держит ее стражник. Монахини скромнотолпились поодаль, так и ели ее ненавидящими взглядами.

«Вот дуры, право слово! Ну, погодите! –мысленно погрозила Алена. – Ужо ворочусь, заставлю Еротиаду под свою дудкуплясать – и со всеми вами расквитаюсь, в бараний рог согну! Еще проклянете тотдень, когда кинулись меня ловить-догонять!»

Шалая мысль мелькнула – да и ушла, оставив посебе ощущение тошнотворного страха. Не бывать ей больше в жадных лапахЕротиады. Не бывать!

– Вставай, девка! – грубо потянул еестражник. – Довольно уж насиделась!

Алена медленно зашевелилась, словно без сил,тем временем торопливо расстегивая рясу. Стражник вытаращил глаза.

– Чего ты, чего? – пробормотал он,хватая ее, но она успела вывернуться и, в одной только сорочке, бросилась кВасилию Блаженному, торопливо расплетая и так уже полураспустившуюся косу икрича на ходу:

– Спасите, люди добрые! Испортили меня,испортили! Ой, бес во мне! Гоните злого беса!

Теперь все спасение ей было – поскореевзбежать на паперть.

Она летела стремглав, выкрикивая, чтоприходило в голову, издавая несусветные звуки, лая, каркая – в надежде, что еепримут за бесноватую. За бесноватую, одержимую, кликушу, припадочную,изуроченную, порченую – какую угодно, но за свою. Нищая братия своих не выдает!

Она подскочила к высокой ступеньке, запнулась,вскрикнула, понимая, что если упадет – все, в нее тут же вцепятсяпреследователи, – и вдруг слепец, сидевший – пустые глазницы кнебу, – остро повел на нее живым, зрячим глазом, внезапно явившимся из-подискусно вывернутого века, и протянул культю, покрытую еще свежими ранами.

Алена без раздумий схватилась за эту культю идаже успела удивиться, ощутив ладонью деревяшку, но не замедлилась ни на миг –и нырнула в гущу зловонных, немытых тел, звенящих цепями и потрясающихверигами, волочащих обрубки ног и воздевающих обломки рук: эта черная стенастала на пути стражников, заслоняя собой Алену, которая все кричала и кричаладурным голосом, при этом зорко озираясь по сторонам и видя, что и торгующиевокруг храма прекращают свое занятие и подбираются к стражникам – пока молчком,но с выражением нескрываемого недовольства на лицах. Чем ближе подступалатолпа, тем неувереннее топтались на ступенях солдаты, а один так и вовсезамешкался и даже начал несмело улыбаться, указывая, что он тут и вовсе ни причем: шел себе, да вот приостановился… Богу помолиться.

Меж тем старший в команде пока грозности нерастерял и даже начал стращать обступивших его нищих, среди которых беглянкиуже было и не разглядеть, государевым указом.

Делать этого, однако, не следовало… Всем остропамятны были царские указы, по которым каждого, просящего милостыню, веленобыло перехватывать и для разбора и наказания свозить в Монастырский приказ,причем людям всякого чина запрещалось подавать милостыню бродячим нищим. По улицамМосквы и других городов ходили подьячие с солдатами и забирали и нищих, иблаготворителей.

Но царское приказанье исполнялось вяло. Уполиции да стражников и так забот хватало; ведь в их распоряжении были дела опьянстве, воровстве, кормчестве, поимка беглых, жидов, разбор по жалобам окричании караула, взыскание за ходящими в ночные часы без фонаря, наказание заложное кричание «Слова и дела!», за топку летом печей, наблюдение за правильнойпостройкой домов – а тут еще изволь шататься по закоулкам, взбираться напаперти. Этак всю Россию пересажаешь – она ведь вся нищая, всяк друг дружку омилости молит. У солдат, хватавших убогих, их отбивали милостивцы, и солдатыдоносили, что они за нищими ходить боятся, что у них схваченных отбивают исамих бьют сильно…

Может, старшой стражи про сие не знал, может,чин не велел ему отступать, только он лез да лез на паперть, продолжая кричатьпро царский указ. И докричался.

– Какой же это царь, коли он божьих людейобижает? – возвысился над нестройным гулом недовольный голос. –Прежние цари так не делали!

– Прежние государи по монастырямезживали, богу молились, а нынешний только с немцами на Кукуе пьянничает дачертовым зельем дымит! – не замедлила подхватить какая-то дерзкая баба, аее, в свою очередь, пылко поддержал кто-то еще:

– Так бы его, кажется, своими руками иудавил! Сколько он народу перевел… Воистину антихрист, а не царь!

И уже взревела вся толпа:

– Бей слуг антихристовых! Не троньубогих, не тронь!