Ночь была холодная, и Роберт Джордан спал крепко. Один разон проснулся и, пошевелившись, почувствовал, что девушка рядом свернуласькомочком, спиной к нему, и дышит легко и ровно; и, втянув голову в мешок,подальше от ночного холода и твердого, утыканного звездами неба и студеноговоздуха, забиравшегося в ноздри, он поцеловал в темноте ее гладкое плечо. Онане проснулась, и он перевернулся на другой бок и, высунув голову снова нахолод, с минуту полежал еще, наслаждаясь тягучей, разнеживающей усталостью итеплым, радостным касанием двух тел, а потом вытянул ноги во всю длину мешка итут же снова скатился в сон.

Он проснулся опять, когда забрезжил день и девушки уже небыло с ним. Он понял это, как только проснулся, и, протянув руку, нащупалместо, согретое ее телом. Он посмотрел на пещеру: попона над входом заиндевелаза ночь, а из трещины в скале шел легкий серый дымок, означавший, что в очагеразвели огонь.

Из лесу вышел человек в одеяле, накинутом на голову на манерпончо. Во рту у него была папироса, и Роберт Джордан узнал Пабло. Должно быть,лошадей в загон ставил.

Пабло откинул попону и вошел в пещеру, не взглянув наРоберта Джордана.

Роберт Джордан погладил рукой шершавую от инея, старую,пятнисто-зеленую, сделанную из парашютного щелка покрышку спального мешка,прослужившего ему добрых пять лет, потом-снова спрятался в него до подбородка.«Bueno»[13], — сказал он себе, почувствовав знакомый уют фланелевой подкладки,и, стараясь поудобнее улечься, сначала широко раскинул ноги, потом сдвинул их,потом перевернулся на бок, затылком в ту сторону, откуда должно было появитьсясолнце. «Que mas da [14], я еще могу поспать немножко».

Он спал, пока его не разбудил шум самолетов.

Перекатившись на спину, он сразу увидел их: фашистскийпатруль из трех маленьких, блестевших на солнце «фиатов» быстро скользил посжатому горами небу в ту сторону, откуда он вчера пришел с Ансельмо. Онипролетели и скрылись, но за ними появились еще девять, летевших на большойвысоте тремя крошечными острыми косячками: три, три и три.

Пабло и цыган стояли в тени у входа в пещеру, подняв головык небу, а Роберт Джордан лежал и не двигался; теперь все небо грохотало мернымгулом моторов, но вдруг к нему примешался зудящий звук, и еще три самолетапоявились над самой прогалиной, на высоте менее тысячи футов. Это былидвухмоторные бомбардировщики «хейнкель-111».

У Роберта Джордана голова была в тени, и он знал, что его немогут заметить, а если и заметят, это не имеет значения. Вот лошадей в загонеони, пожалуй, легко заметят, если ищут что-нибудь здесь, в горах. Если же неищут, то, даже заметив, не догадаются ни о чем, а просто примут их за один изсвоих кавалерийских разъездов. Тут снова послышался зудящий звук, и показалисьеще три «хейнкеля-111», они летели еще ниже, стремительно, неуклонно, железнымстроем, их рев нарастал в непрерывном crescendo, переходя в сплошнойоглушительный грохот, и потом, когда они миновали прогалину, стал затихать.

Роберт Джордан развернул сверток одежды, служивший емуподушкой, и стал надевать рубаху. Он еще не успел просунуть голову в ворот, какуслышал приближение новой эскадрильи и, не вылезая из мешка, поспешно натянулбрюки и замер. Еще три двухмоторных бомбардировщика появились в небе. Онипролетели и скрылись за ближайшей вершиной, а он в это время уже пристегнулревольвер к поясу, скатал свой мешок и положил его между камнями, но, пока,прислонясь спиною к скале, он завязывал башмаки, вновь возникшее жужжаниемоторов разрослось в громовой, оглушительный рев, и девять легких «хейнкелей»пронеслись над его головой, раскалывая пополам небо.

Роберт Джордан скользнул вдоль скалы ко входу в пещеру, гдеодин из братьев, Пабло, цыган, Ансельмо, Агустин и женщина стояли и смотрели внебо.

— Летали здесь раньше такие самолеты? — спросил он.

— Никогда, — сказал Пабло. — Входи. Они увидят тебя. —Солнце еще не добралось до входа в пещеру. Сейчас оно освещало поляну у ручья,и Роберт Джордан знал, что в темной утренней тени деревьев и густой тени,падавшей от скалы, разглядеть кого-нибудь трудно, но для их спокойствия онвошел в пещеру.

— Много их, — сказала женщина.

— Будет еще больше, — сказал Роберт-Джордан.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Пабло.

— За такими всегда летят истребители.

И тотчас же послышался тонкий, подвывающий гул, и РобертДжордан насчитал пятнадцать «фиатов», летевших на высоте пяти тысяч футов,растянувшись клином из маленьких клинышков по три, точно стая диких гусей вполете.

Лица у всех были серьезные, и Роберт Джордан спросил:

— Вы никогда не видели столько самолетов сразу?

— Никогда, — сказал Пабло.

— В Сеговии их немного?

— Там никогда много не было, больше трех сразу не увидишь.Ну, еще истребители, тех иногда бывает по шестерке. Или три «юнкерса», больших,трехмоторных и с каждым по истребителю. А таких мы никогда не видали.

Скверно, подумал Роберт Джордан. Совсем скверно. Не зря сюдагонят такое количество самолетов. Надо послушать, не началась ли бомбежка. Нонет, наши еще не могли подтянуть сюда войска для наступления. Конечно, ониначнут только сегодня вечером или завтра, не раньше. Пока там, конечно, ничегоне началось.

Гул постепенно затихал вдалеке. Роберт Джордан взглянул начасы. Сейчас они уже перелетели линию фронта, первые — во всяком случае. Онвключил секундомер и смотрел, как стрелка обегает циферблат. Нет, пожалуй, ещенет. Вот теперь. Да. Теперь уже наверное. Эти «111» делают двести пятьдесятмиль в час. Тут им лету пять минут, не больше. Сейчас они уже давно миновалиущелье и летят над Кастилией; в свете утреннего солнца она расстилается подними, красновато-желтая, исчерченная белыми полосками дорог и пятнамидеревушек, и тени «хейнкелей» скользят по земле, как тени больших акул попесчаному дну океана.

Глухих ударов бомб, бум-бум-бум, не было слышно. Толькотикали часы в тишине.

Они полетели на Кольменар, к Эскуриалу, а может быть, каэродрому в Монсанарес-эль-Реаль, подумал он, туда, где над озером стоит старыйзамок и в камышах водятся утки, а чуть подальше настоящего аэродрома устроенложный аэродром с бутафорскими самолетами, у которых пропеллеры вертятся наветру. Вот туда они скорей всего и полетели. Но ведь они не могут знать пронаступление, сказал он себе, и сейчас же что-то в нем возразило — а почему немогут? Знали же они про все прежние наступления.