Он улыбнулся и раскрыл кулак. На ладони лежал кусочекнакрахмаленного полотна. Я взял его, с любопытством осмотрел и вернул.

– Что вы об этом скажете, мой друг? – спросил Пуаро,внимательно глядя на меня.

– Обрывок носового платка, – ответил я, пожав плечами.

Он нагнулся и поднял ощипанное птичье перо, похоже гусиное.

– А это что? – вскричал он с торжеством.

Я в ответ мог только поглядеть на него с удивлением. Онсунул перо в карман и снова посмотрел на лоскуток.

– Обрывок носового платка? – произнес он задумчиво. – Можетбыть, вы и правы. Но вспомните – хорошие прачечные не крахмалят платков. – И,спрятав белый лоскуток в карман, бросил на меня торжествующий взгляд.

Мы подошли к дому. Инспектора нигде не было видно. Пуароостановился на террасе, поглядел по сторонам и сказал одобрительно:

– Une belle propriété[16] Кто его унаследует?

Его слова поразили меня. Как ни странно, вопрос о наследствене приходил мне в голову. Пуаро снова внимательно поглядел на меня:

– Новая для вас мысль? Вы об этом не подумали, а?

– Да, – признался я. – Жаль!

Он посмотрел на меня с любопытством.

– Хотел бы я знать, что скрывается за вашим восклицанием, –сказал он. – Нет-нет, – прервал он мой ответ, – inutile![17] Вы все равно нескажете мне того, о чем подумали.

– Все что-то прячут, – процитировал я его, улыбаясь.

– Именно.

– Вы все еще так считаете?

– Убежден в этом более, чем когда-либо, мой друг. Но нетак-то просто скрывать что-нибудь от Эркюля Пуаро. У него дар узнавать.Прекрасный день, давайте погуляем, – добавил он, поворачивая в сторону сада.

Мы прошли по тропинке вдоль живой изгороди из тиса, мимоцветочных клумб. Тропинка вилась вверх по лесистому склону холма; на вершинеего была небольшая вырубка, и там стояла скамейка, откуда открывалсявеликолепный вид на нашу деревеньку и на пруд внизу, в котором плавали золотыерыбки.

– Англия очень красива, – сказал Пуаро. Он улыбнулся иприбавил вполголоса: – А также английские девушки. Тсс, мой друг, взглянитевниз на эту прелестную картину.

Только теперь я заметил Флору. Она приближалась к пруду,что-то напевая. На ней было черное платье, а лицо сияло от радости. Неожиданноона закружилась, раскинув руки и смеясь, ее черное платье развевалось. Из-задеревьев вышел человек – Гектор Блент. Девушка вздрогнула, выражение ее лицаизменилось.

– Как вы меня напугали! Я вас не видела.

Блент не ответил и молча смотрел на нее.

– Что мне в вас нравится, – насмешливо сказала Флора, – такэто ваше умение поддерживать оживленную беседу.

Мне показалось, что Блент покраснел под своим загаром. Когдаон заговорил, голос его звучал необычно смиренно:

– Никогда не умел разговаривать. Даже в молодости.

– Наверное, это было очень давно, – сказала Флора серьезно,но я уловил смешок в ее голосе. Блент, впрочем, мне кажется, не уловил.

– Да, – подтвердил он, – давно.

– И каково чувствовать себя Мафусаилом?[18] – осведомиласьона.

Ирония стала явной, но Блент следовал ходу своих мыслей.

– Помните того типа, который продал душу дьяволу? Чтобыстать молодым. Об этом есть опера.[19]

– Вы имеете в виду Фауста?

– Да. Чудная история. Кое-кто поступил бы так же, если бмог.

– Послушать вас – подумаешь, что вы уже дряхлый старик! –вскричала Флора полусмеясь, полусердито.

Блент промолчал, затем, не глядя на Флору, сообщилближайшему дереву, что ему пора возвращаться в Африку.

– Еще экспедиция? Стрелять дичь?

– Полагаю – да. Как обычно, знаете ли… Пострелять то есть.

– А эта оленья голова в холле – ваша добыча?

Блент кивнул и, покраснев, пробормотал:

– Вы хорошие шкуры любите? Если да, я всегда… для вас…

– Пожалуйста! – вскрикнула Флора. – Вы серьезно? Незабудете?

– Не забуду, – сказал Гектор Блент. И прибавил в неожиданномпорыве общительности: – Мне пора ехать. Я для такой жизни не гожусь. Я неотесани никогда не знаю, что надо говорить в обществе. Да, пора мне.

– Но вы же не уедете так сразу? – вскричала Флора. – Пока унас такое несчастье. Ах, если вы уедете… – Она отвернулась.

– Вы хотите, чтобы я остался? – просто и многозначительноспросил Блент.

– Мы все…

– Я говорю только о вас, – напрямик спросил он.

Флора медленно обернулась и посмотрела ему в глаза.

– Да, я хочу, чтобы вы остались, – сказала она. – Если… еслиот этого что-то зависит.

– Только от этого и зависит, – сказал Блент.

Они замолчали и молча присели на каменную скамью у пруда.Казалось, оба не знают, что сказать.

– Такое… такое прелестное утро, – вымолвила наконец Флора. –Я так счастлива, несмотря на… на все. Это, верно, очень дурно?

– Только естественно, – сказал Блент. – Ведь выпознакомились со своим дядей всего два года назад? Конечно, ваше горе не можетбыть глубоким. И так лучше, чем лицемерить.

– В вас есть что-то ужасно приятное, успокоительное, –сказала Флора. – С вами все выглядит так просто.

– Обычно все и бывает просто, – сказал Блент.

– Не всегда, – голос Флоры упал.

Я увидел, что Блент отвел свой взгляд от побережья Африки ивзглянул на нее. Вероятно, он по-своему объяснил перемену ее тона, так какпроизнес довольно резко: