– Брось. – Она поморщилась и загасиласигарету. – Наш Павел Михайлович никогда опером не был. Он не сумеет.

– Все когда-то начинают, и у всех бывает первоедело, – философски заметил Коротков. – От него же ничего особенногоне требуется, ни стрельбы, ни бега с препятствиями, ни внедрения в уголовнуюсреду. Просто познакомится с девушкой, построит ей глазки, поговорит приятныеслова и под благовидным предлогом посмотрит колечко. Всего и делов-то!

– Юра, он не обязан это делать, – упрямо возразилаНастя. – Он работает в штабном подразделении, а не в розыске. Если ончто-то сделает не так, с него даже спросить нельзя будет.

Юра резко поднялся, отшвырнул стул и сделал несколько шаговпо кабинету, внимательно разглядывая Каменскую.

– Что ты на меня так смотришь? У меня прическа не впорядке? – пошутила Настя.

– Да нет, смотрю вот, какая ты стала.

– И какая же?

– Другая. Чужая. Незнакомая.

– Вот даже как?

– Ты стала до неприличия осторожной. Пропал азарт,рисковость. Что с тобой произошло, подруга? Тебя как подменили. Ты, кажется,даже поправилась.

– На два килограмма, – со смехом подтвердила Настя, –я тебе говорила об этом несколько дней назад, но ты не обратил внимания.Ежедневные обеды с жареной картошкой не проходят бесследно. И нервничаю меньше.Знаешь, куда приятнее заниматься любимой аналитической работой за зарплату и всоответствии с должностными обязанностями, нежели тайком и по личномуразрешению начальства. А что до остального, то я всегда была жуткой трусихой иосторожничала даже в пустяках. Просто ты уже забыл, какая я, за те три месяца,что мы не работаем вместе. И между прочим, азарта я не утратила. Вот дедНемчинов мне покоя не дает – так я день и ночь о нем думаю, все прикидываю, чтотам у него случилось десять лет назад. Не могу его из головы выбросить.

– По-моему, ты делаешь глупую попытку увести меня всторону, – резко заявил Коротков. – Признайся, у тебя роман сЗаточным? Поэтому ты такая спокойная и счастливая, поэтому тебе нравится этаидиотская штабная работа с дурацкими никому не нужными бумажками и поэтому тыперестала быть сыщиком?

– Что?! – От изумления она потеряла дар речи идаже на какое-то мгновение забыла, что в руке у нее кружка с водой, в которуюНастя собиралась вставить кипятильник. Кружка стала подозрительно наклоняться,и тоненькая струйка воды робко полилась на ее свитер и джинсы.

– Промокнешь, – зло бросил Юра, показывая накружку.

Настя спохватилась, поставила кружку на стол и затряслась вистерическом хохоте.

– Юр, ты тоже не сыщик! Тебе надо юмористические текстыписать, а не убийц и насильников ловить. Твоей фантазии может позавидоватьСидни Шелдон вместе с Джеки Коллинз. Им до тебя далеко, ей-Богу.

– Докажи мне, что я не прав, и я успокоюсь, –упрямо сказал он.

– Да не стану я ничего тебе доказывать! – Настявытерла платком выступившие от смеха слезы и включила наконецкипятильник. – Насчет Заточного – это все полный бред. Юрочка, ты жезнаешь, Чистяков впервые сделал мне предложение, когда нам было по двадцатьлет, а вышла я за него только в тридцать пять. Не для того я пятнадцать лет емуотказывала, чтобы после свадьбы крутить романы. Весь свой потенциал страстныхвлюбленностей я уже израсходовала до того. Ясно?

– На Петровке все считают, что ты любовница своегошефа.

– Ну и что? Пусть считают, если у них мозгов ни на чтодругое не хватает. Но ты-то, ты-то как мог такое подумать? Ты же меня знаешьтысячу лет. Ладно, давай по порядку. Как было сказано в фильме «Ширли-мырли», яготов разделить ваше горе, но по пунктам. С Заточным романа у меня нет. С этимвопросом все. Штабная бумажная работа вовсе не идиотская, но это мое личноемнение, и ты имеешь полное право его не разделять. Но и навязывать мне своюточку зрения не надо. Договорились? Теперь третье, относительно того, что яспокойная и счастливая. Да, это действительно так, и что в этом плохого?Юрочка, когда я вспоминаю прошлый год, у меня волосы на голове шевелятся отужаса. Я чуть было не совершила кучу непоправимых ошибок сначала с папой, потомс Лешкой. И с огромным трудом выбралась из ямы, в которую сама себя радостнотащила. Хорошее познается только в сравнении с плохим, а когда сравнивать не счем, то хорошее воспринимается как нечто само собой разумеющееся и постоянноподвергается критике и нытью. Сейчас все позади, с Лешкой отношения наладились,а ведь мы были практически на грани развода, и все из-за моей глупости. Итеперь я имею полное право быть счастливой. Еще вопросы есть?

Коротков улыбнулся, протянул руку и легонько щелкнул Настюпо носу.

– Все-таки ты ужасно смешная, Аська. Можно любить илине любить работу сыщика, можно быть преданным ей до мозга костей или лютоненавидеть, и то и другое легко понять. Но как можно любить бумажки и цифирьки?Это выше понимания любого нормального человека. Схемы какие-то бесконечные,диаграммы, проценты и еще черт знает что. Ну как, скажи ты мне, как можно этовсе любить? Это же все муть и скукотища.

– Тебе – скукотища, мне – удовольствие. Почему тысчитаешь, что я должна быть похожа на тебя? Ты думаешь, что ты устроенправильно, а все, кто от тебя отличается, устроены неправильно и их нужнопеределывать и перевоспитывать? А что будет, если я начну считать так же? Истану день и ночь талдычить тебе в уши, как прекрасна аналитическая работа, какнужна она прогрессу цивилизации и процветанию человечества, а тот, кто этого непонимает, просто недалекая и ограниченная личность. Понравится?

– Все-все-все, – Коротков поднял руки, – ясдался без боя. У тебя появились любопытные аргументы. Откуда? Новые знакомыеили новые книжки?

– Павел Михайлович Дюжин, тот самый, которого тысчитаешь странноватым. Я тоже первое время не успевала в себя приходить отизумления перед его выходками и тоже считала его странным и слегкапридурковатым. Но чем больше с ним общалась, тем яснее понимала, что он нестранный. Он другой. Понимаешь? Просто другой. Не такой, как мы с тобой. Новедь с его точки зрения это мы с тобой странные, потому что не понимаем и нечувствуем того, что понимает и чувствует он. Ему может быть ужасно некомфортнов каком-то конкретном месте, и он искренне не понимает, как все остальные могутв этом месте спокойно работать и общаться и ничего особенного не чувствовать.Мы с тобой считаем себя правильными, а Дюжина – нет. А Павел считает наоборот,и кто из нас прав?

– Разумеется, мы с тобой, – засмеялсяКоротков, – потому что нас двое, а он один. Нас, стало быть, больше, инаше мнение победит, это основа демократии. Будешь спорить?

– Буду. Демократию придумали люди, когдасорганизовались в общество. Придумали, чтобы как-то управлять этим обществом. Ато, что мы все разные, – это от природы, от воспитания и от жизни, которуюкаждый из нас прожил, и хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или ненравится, но мы должны это принять. С этим ничего нельзя сделать, и никакойдемократией различия между людьми не уничтожить.