слав с всклокоченными волосами на большой голове и рыжей бородой ничем не отличается от других, будто все из одного стручка.

– Он внутри черный, – прошептала Кузя. – Такой черный, что весь черный… Он нехороший, Мрак!

Он сказал успокаивающе:

– Не важно, какие они там. Пусть хоть поубивают друг друга. А здесь я с тобой, мой Кузнечик!..

Она обвила тонкими ручками его шею и прижалась крепко-крепко.

– Я люблю тебя, Мрак. И женюсь на тебе, ты не забывай!

– Как такое забыть, – пробормотал он. – Давай-ка я отнесу тебя домой. Няньки небось с ног сбились в розысках.

Не обращая внимания на желающих поговорить с ним, многие нацелились на Барбуссию, подумал зло, прошел быстро к дворцу.

Она через его плечо оглянулась на славов, он ощутил, как она вздрогнула.

– Почему такие темные?

Мрак проследил за ее взглядом, сказал в удивлении:

– Ты что? Все как на подбор, будто по весне одуваны. И бледные, как поганки, вот уж в своих лесах не зрят солнца!

– Темные, – повторила она упрямо и прижалась к нему крепче. – Даже черные. И холодные, как лед зимой.

– Ну-ну, – ответил Мрак и погладил ее по голове. – Все бываем темными, но тучи расходятся.

Она заверила пылко:

– Ты никогда не был темным!..

– Просто не замечала, – сказал он успокаивающе. – Все люди на свете бывают такими темными, что темная ночь покажется солнечным днем. Нужно только, чтобы светлого в нас было больше.

Она вздрогнула, прижалась к нему всем тельцем.

– Ты никогда не бывал таким. Ты Мрак, но ты не мрак. А вот эти славы вышли из мрака и его несут в себе.

Стражи у входа, похоже, узнали и его, не только младшую сестру тцарицы, оба выпрямились, один даже стукнул тупым концом копья в камень под ногами.

– Вольно, – сказал Мрак.

Самому стало неловко, отдает приказы в чужом доме, нехорошо это, но стражи с такой готовностью послушались, будто только и ждут от него каких-то распоряжений.

Сразу за дверьми во дворец распахивается, как он помнил, огромный зал, пол из дорогого мрамора, у дальней стены статуи в нишах, много украшений, сверху свисают красные и синие полосы дорогой ткани.

Народу почти нет, большинство в саду, только по широкой лестнице навстречу спустился Гатило, главный управитель и советник тцарицы, а с ним подтянутый и свежий Ролдерт, в доспехе, что смотрится как его родная кожа, только в ножнах нет меча.

Оба посмотрели с интересом на Мрака с Кузей на руках, Ролдерт улыбнулся и кивнул Мраку, а когда прошли мимо к выходу из дворца, Мрак спросил тихонько маленького Кузнечика:

– А как тебе этот… Ролдерт?

Кузя оглянулась, ее бровки сдвинулись, а на детском личике проступило непривычное для нее серьезное выражение.

– Он… недобрый. Но правильный.

Мрак изумился, повернул ее к себе, заглянул в широко распахнутые глаза, полные чистоты и доверия.

– Как это?

Она ответила растерянно:

– Злой, но честный… Знает, что все готовят войну, но старается, чтоб не было. Не хочет сражений, не хочет, чтоб горели города, погибали люди.

Мрак покачал головой.

– Ишь ты… А с виду такой воитель… Хотя все мы не такие, все стараемся казаться лучше.

– Ты лучше, – возразила Кузя и, обхватив его за шею, прижалась всем худеньким тельцем. – Ты лучше всех на свете!

Мрак сказал с неловкостью:

– Ну-ну, свет очень большой.

– Ты все равно лучший, – заявила она твердо. – Я знаю!

Во втором зале, что еще больше и красивше, она извернулась в его руках, указала розовым пальчиком на тцарский трон, где рядом еще один, поменьше, на нем в торжественных случаях восседает жена тцара.

– Видишь? Там буду сидеть я!

– Молодец, – похвалил Мрак. – Из тебя вырастет хорошая тцарица. Красивая и добрая. Может быть, единственная на свете, у кого доброе и чистое сердце.

Она довольно заулыбалась.

– И буду такая важная-важная… И толстая. Нет, толстой быть не хочу.

Он засмеялся, прижал ее хрупкое тельце к груди, чувствуя, как задыхается от нежности к этому светлому существу, то ли рожденному утренними лучами солнца, то ли просто сотканному из них.

– Ах ты ж моя пророчица!.. Нет, не будешь ты толстой. Да и важной как-то не могу представить…

Она счастливо пискнула в его огромных ладонях:

– А вот ты никуда не денешься, влюбишься и женишься!

– Я тебя уже люблю, – шепнул он в оттопыренное розовое ушко. – И вообще… если бы не ты, разве я бы смог вернуться и дожить до первого снега?.. Тебя здесь не обижают?

Она снова извернулась в его руках, отстранилась на вытянутые ручонки, глядя ему в лицо огромными и не по-детски серьезными глазами.

– Нет!.. Даже перестали говорить, что отдадут меня замуж за того хмурого дядьку!..

– Перехотят, – заверил Мрак. – Передумают.

– Все равно у них бы не получилось, – сказала она серьезно.

– Откуда знаешь?

Она ответила тихо:

– Просто знаю.

Со второго поверха их окликнули, Кузя попыталась зарыться во Мрака, но по лестнице достаточно живо спустилась дородная женщина, властно протянула руки.

– Ваше Высочество, вам пора отдохнуть.

Кузя возразила сонным голосом:

– Я не устала.

Мрак со вздохом отцепил ее ручонки, все еще цепляющиеся за его шею, взял на руки и с неохотой передал няньке.

– Поспи, а завтра с утра пообщаемся. Если Хрюндя не прибежит к тебе раньше.

Она сказала счастливым голосом:

– Я так люблю Хрюндечку…

Тут же ее голос затих, уснула на руках у няньки, усталая и набеганная, та бросила на Мрака недобрый взгляд и понесла ребенка наверх.

Глава 4

В комнате, которую отвели для него, тцара Барбуссии, ничего не изменилось, разве что на окно повесили занавеску из тонкого, расшитого петухами полотна, а так – то же большое роскошное ложе, добротная мебель, тяжелые шкафы, которые непросто сдвинуть, но придется, надо проверить, нет ли тайных ходов, но это потом, когда Хугилай и Манмурт заснут.

Он прошел до единственного окна, выглянул. Внизу внутренний двор, послов разместили так, чтобы видели зеленый сад и пруд, а парадный вход и дорога к воротам оставались вне поля зрения, и только из его теремка все равно все видно.

Дальновидно, подумал он. Мало ли что в посольствах задумали еще, лучше незаметно ограничивать их в возможностях, зато предлагая всяческие увеселения, плясунов и плясуний, лучшее вино и роскошные яства, которые есть только в Куявии.

К вечеру облака перестали ползти к краю неба, заснули, а когда пришла ночь, на своде небесного шатра, полного звезд, как будто образовались темные пугающие дыры.

Мрак с неудовольствием посмотрел вверх, звезды – это здорово и даже красиво, но для него лучше, чтобы небо заволокло целиком, все равно видит так же хорошо, как и днем, только по-другому, а вот он в личине волка мог бы и вовсе не таиться.

По дороге к выходу заглянул одним глазом в соседнюю комнату, ложе Хугилая пусто, вот же хитрюга, сил набирается до завтрашнего утра, у Манмурта из-под одеяла торчат две морды, его и Хрюндина, тцаредворец заботливо подтыкал ей одеяло под спинку, придерживает рукой, а то проснется и пойдет шкодить по комнате, потому дверь наружу заперта на щеколду…

Мрак прошел на цыпочках, открыл дверь, выскользнул и заботливо прикрыл поплотнее, зашел в густую темноту, огляделся, ударился оземь, с ликованием чувствуя, как по всему телу потек жар, ноги свело судорогой, но тут же отпустило, на руках появилась густая черная шерсть, ногти превратились в прочные когти.

Он повел носом – теперь это второе зрение, даже первое, глаза не видят, что за углом дома, а ноздри рисуют картинку яркую и отчетливую, хоть и слегка зыбкую, – это прошел мимо страж и слегка колыхнул неподвижный воздух.

Хотел пробежать к воротам уже не по дорожке, между деревьями и кустами напрямик куда проще, по спине как морозом сыпнуло.

В трех шагах от крыльца едва заметный отпечаток крупной лапы, словно прошла, крадучись, гигантская кошка. Очень даже гигантская.

Сам бы в человеческой личине не узрел, но сейчас и зрение другое, и запахи ловит, как умеет только дикий зверь, потому и мороз по коже, вот и начались неожиданки.

Подумал, пошел так же осторожно по следу, прислушиваясь и принюхиваясь на каждом шагу. Кошачьи прячутся тщательнее, чем беспечные волки, что добычу берут гоном, а кошки прыгают из засады, потому им важно, чтобы никто их не учуял.

Волк может бежать долго, мелькнула мысль, пока не догонит и не завалит уставшую дичь, а кошка берет добычу на рывке, а если не удается догнать в два-три прыжка, возвращается обратно.

Так что надо бы обходить места, откуда может выпрыгнуть нечто, но мужчина идет прямо, это всегда считается отвагой, хотя чаще всего лень обходить, дескать, не к лицу мужчине чего-то бояться.

Следы, как он и ожидал, привели к распахнутому окну